Он спросил ее про заочника.
— Гад, — скривилась она. — Сутенер, хотел меня напрокат сдавать… запугивал и вообще… Не напоминай мне о нем, а то я матом крыть начну!
Игорь вдруг вспомнил слова заочника: «Хочешь ее — имей дело со мной» и понял, что тот действительно мог уступить ему Вику на ночь за деньги.
— Что же ты раньше не сказала? Я бы этому козлу…
— Сама виновата, — с потемневшими глазами проговорила она. — Когда дерьмо к тебе липнет, быстрей отряхиваться надо.
Прошел уже час полета, спутники Игоря дремали. За окошком впереди возникла бледноватая полоска зари, на фоне которой невидимый доселе горизонт проступил плавной линией пологих черных холмов. Полоска росла, ширилась; росли и казавшиеся поначалу совсем незначительными холмы.
— Не спится? — услышал Игорь.
Это спрашивал Энгельбах. Он проснулся и, набивая табаком свою трубку, уже несколько минут наблюдал за Игорем.
— Не спится, герр профессор, — признался Игорь.
— У меня есть снотворное. Дать?
— Спасибо, не надо. Где летим, не знаете?
Энгельбах глянул в сторону иллюминатора и чиркнул зажигалкой.
— Долина Ганга. Впереди Сивалик.
— Значит, через час будем в Катманду?
— Примерно так. А вам не терпится?
Прищуренный в усмешке взгляд его маленьких, сероватых и неожиданно зорких глаз из-под седых пучков бровей смутил Игоря.
— Да нет. Я просто так спросил.
— Просто так? Ну-ну…
Этот короткий и вроде бы совсем незначительный разговор не остался без последствий.
Игоря все-таки сморило, он уткнулся лбом прямо в стекло самолетного окошка. А когда внезапно очнулся, то увидел прямо перед собой, за крылом заходящего на посадку самолета, уже не холмы, а какую-то сине-черную, грозно надвигающуюся из облачной дымки и заслонившую весь горизонт стену. Она находилась еще неблизко, но была такой массивной, ее каменные складки так круто и мощно возносились вверх, что Игорь сразу ахнул в догадке: «Гималаи!»
Да, это были они, высочайшие на планете горы, обрывающиеся сюда, в долину, великой и страшной стеной.
А в безлюдном аэропорту Катманду была еще ночь. В высокой апрельской траве горели посадочные огни и оглушительно звенели цикады.
Прилетевших встретил у трапа сухощавый, сутуловатый мужчина лет пятидесяти в традиционном непальском костюме: узкие брюки, рубашка навыпуск, пиджак и шапочка-топи.
— Намастэ, Энгельбах-бадже[1], — сложив ладони лодочкой, поклонился он.
— Намастэ, Шарма-ба, — отвечал Энгельбах, привычно повторяя тот же жест.
Они обнялись и, похлопывая друг друга по плечам, оживленно заговорили на непали. Было видно, что они давно и хорошо знают друг друга. Но вот Энгельбах снова перешел на обычный, принятый в подобных экспедициях английский: