— Это почему же?
— Целоваться не сможешь… и вообще.
— Смогу, не беспокойся. И целоваться, и вообще.
— Да ладно уж, раненый… сиди.
И, по-прежнему смеясь глазами, стала медленно раздеваться перед ним.
А потом, когда он просто задохнулся от первого прикосновения своим телом к ее бархатно-гладкому, как бы струящемуся под ним телу, она вдруг сделала неуловимое движение, словно закрылась вся, и сказала негромко:
— Только не спеши… не гони лошадей, слышишь?
И глаза ее все так же смеялись и горели.
И полетело лето, бешеное от жары ташкентское лето, лето их любви.
— Слушай, Сабашников, — с трудом отрываясь от него, задыхаясь от его поцелуев, говорила она. — Что происходит? По-моему, у нас роман…
— А ты что думала?
— Я? Я думала — просто…
— Что? Что просто, садистка?
— Ну просто… и просто. А оказывается… не просто.
И она то ли смеялась, то ли всерьез удивлялась, качая головой.
— А ты что, против? — спрашивал он.
— Я?.. Не знаю. Надо подумать, — вздыхала она. — Вообще-то у меня были другие планы.
Эти «планы» задевали его, он полушутя хватал ее за шею:
— Какие планы, признавайся!
— Ой, отпусти! Ну отпусти, пожалуйста, я сдаюсь, я на все согласна! Ну неужели тебе меня не жалко, а? Ну посмотри на меня! — Она рывком сбрасывала с себя простыню. — Совсем не жалко? Ни капельки? Ни вот столечко?
И он не мог оторвать глаз от ее тела, не мог наглядеться на эти чистые длинные линии бедер, на эти розовые, маленькие, совсем детские соски, подобранный, упругий живот, на эту излучающую непреодолимое притяжение, смугло-розового оттенка кожу, особенно, до головокружения, нежную там, в низу живота, над темным мыском волос…
— Ну посмотри… посмотри еще… еще…
И наплывала волна страсти, которой не было предела. Каждый раз она завязывала пьянящую, уносящую разум игру, в которой надо было чувствовать ее мельчайшие желания и капризы, каждую секунду надо было угадывать, что ей сейчас нужно, и ошибаться было нельзя, потому что она охладевала разом, вдруг, молча выскальзывала из-под него и отворачивалась, и тогда надо было что-то придумывать, чтобы начать все сначала. А сама исполнять его желания не спешила, дразня прикосновениями именно той части тела, которую он хотел сейчас больше всего, и ускользая и маня до тех пор, пока он наконец не настигал ее, зажимал руками и ногами — грубо, иногда до боли, и тогда она вдруг затихала на несколько мгновений, отдаваясь ему до конца и содрогаясь то вместе с ним, то чуть позже, то впиваясь ногтями ему в спину, то смеясь, то крича.
Но через минуту, едва сбегав голышом в ванную, она уже снова смеялась, щекотала его, кусала, царапала…