Тут он обнаружил, что неплохо бы уже поужинать. Выключив компьютер, Никита прошёл на кухню, и в ожидании пока подогреется бигус, смотрел в окно на раскачивающиеся в ореолах фонарного света голые ветви деревьев. Это зрелище всколыхнуло в нём саднящее чувство одиночества. Он, почему-то, начал представлять, как сейчас, в данный момент, выглядят изнутри леса, по которым он гулял летом, как на том месте у пруда, где он обычно сидел, холодный ветер теребит увядшую траву, и какого было бы оказаться сейчас в темноте внутри заброшенного дома, в котором когда-то гостила у своих дедов Наташа; там, где на самом углу стола до сих пор, возможно, лежит что-то, поднятое ею с пола. Или это ему только показалось, и там ничего нет? Резко зябко передёрнувшись, Никита отвернулся от окна и принялся за ужин.
Так получилось, что к переводу необычного текста он вернулся только через несколько дней. Поскольку к ним из неблизких краёв приехали родственники по отцовской линии, всё это время было занято сначала суматохой по приёму гостей, потом заботы об их времяпрепровождении, и наконец, хлопоты вокруг проводов. И всё это, естественно, обильно разбавлялось довольно шумными возлияниями. Поэтому, когда это всё закончилось, Никита почувствовал немалое облегчение, и почти радостно вернулся к работе с необычным текстом.
Далее в тексте было ещё несколько примеров, показывающих «взаимоотношения» людей и слов. Некоторые приводимые в пример английские слова были довольно многозначны, и Никите пришлось немало потрудиться, чтобы перевод был точен и при этом не казался абсурдной белибердой носителю русского языка.
Но как оказалось, все эти рассуждения о «словесной ограниченности» людей были лишь преамбулой к основной теме этого странного трактата. И эта тема заставила Никиту снова почувствовать себя немного странно – при абсолютной ясности мыслей и остроте восприятия, его не покидало ощущение, что он спит. Написанное снова затрагивало его личные переживания и опыт. И на этот раз это имело самое прямое отношение к нему самому. У него складывалось впечатление, как будто он читает описание случившегося с ним прошлым летом.
«Случается, с человеком происходит нечто, что он не в силах ни объяснить, ни воспринять как реально произошедшее. Ему легче убедить себя в том, что на самом деле ничего не было, чем признать необъяснимое как случившийся факт. По мнению большинства людей, всё реальное – объяснимо (словами, естественно), а всё необъяснимое – нереально. Но что прикажете делать несчастному «реалисту», когда то, чего «не может быть» приходит к нему на уровне ощущений – осязания и обоняния, а не только зрения и слуха, в отношении которых люди допускают возможность быть обманутыми. И даже собственное обоняние можно, при жгучем желании, обвинить в потакании иллюзиям. Но как же быть с физическими ощущениями? Даже самый рассудительный человек не способен на то, чтобы одновременно одной частью мозга воспринимать сигналы от собственных нервных окончаний, а другой – отрицать их реальность. И тогда он встаёт перед выбором – либо принять необъяснимое как реальность, либо признать собственное безумие. И что же выбирает человек? Конечно, безумие! Потому что безумие – объяснимо. Пусть даже несколько странными словами, но, всё-таки, словами.