Радио ее супруг увлекся несколько лет назад. В домашнем клайпедском кабинете он, бывало, просиживал у приемника целые вечера. Матушка Гене не любила заходить в его частное владение, только по необходимости. В этом царстве старый Ицхак, прислонившись к радиоприемнику пестрой от седины головой, увенчанной маленькой кипой, проживал отдельную от семейства жизнь. Двигал туда-сюда светящуюся стрелку-ходунок и, если удавалось отловить в писклявых волнах классическую музыку, радовался, как ребенок. Он первым узнавал, что делается в мире, и раз в неделю за общим ужином пересказывал сыновьям радиопередачи в собственной интерпретации. Потом версия старого Ицхака, как ни странно, почти всегда подтверждалась.
В каунасском доме на Зеленой горе у него не было кабинета. Матушка Гене решила, что достаточно библиотеки. Но в библиотеку захаживала Сара, бегали внуки, и он, привыкший к кабинетному уединению, не мог находиться здесь больше десяти минут. Теперь матушка Гене ругала себя за неосмотрительность, превратившую наказание в поощрение. Нетрудно было понять: в спальню к ней муж не вернется.
Сидя ноябрьским вечером за вязанием у пылающего камина, матушка убеждала себя, что в зимнем холоде мальчик наконец поймет, как ему нужны семья, мать и тепло родного очага. А если захочет жениться по-настоящему, у нее всегда есть на примете прекрасные девушки…
Отложив спицы с начатыми носками для младшей внучки, она подвергла подробному анализу местные еврейские семьи с незамужними дочерьми. С удовольствием перебрала их, как пачки творога в магазине, и тут старый Ицхак со странно кривящимся лицом, словно собрался заплакать, вышел из своей комнаты.
– Геневдел, сегодня по всей Германии прошел страшный погром, – сказал он глухо. – Страшная ночь…
После Хрустальной ночи все дальние родственники Геневдел Рахиль, жившие в разных немецких городах, эмигрировали кто куда. В Литву никто не приехал, хотя в Каунасе, по мнению матушки, было относительно спокойно. Национал-социалисты поднимали головы по всему миру, а к «своим» таутининкам евреи привыкли. До погромов тут, по крайней мере, не доходило…
Она видела, как муж старается вдохновить и успокоить сыновей, шутит с невестками, играет с внуками – другим не понять, сколько сил вкладывается отцом и дедом в сияющий домашний оптимизм. Матушку между тем коробило, что перед нею, женой, несмотря на раздельные нынче спальни, – ведь она ему жена перед Всевышним?! – несмотря на скрытность, всегда водившуюся в Ицеке, он перестал стесняться и не прятал своих истинных настроений. Она стала чаще заходить в его логово, отвлекая от приемника под вымышленными предлогами, и всякий раз с легкой оторопью отмечала, что он сидит мрачный и отрешенный, будто ищет подтверждения главному страху, нагнетает его и находит в этом какое-то неприличное удовлетворение.