– Есть.
– Вот за них. И за моих тоже, земля им пухом.
Хаим хватил треть стакана и едва не задохнулся. Но на душе заметно полегчало. Что он, в самом деле, трагедию из всего делает? Нет, надо быть проще!
– Мы с Сенькиным – убежденные холостяки, – бормотал Мефистофлюс. – Обременять себя семьей? Упаси боже! Вначале она – ангел, через пяток лет – мегера, вокруг дети, соски, пеленки, горшки с какашками… Ты женат?
– Женат.
– Ангел?
– Ангел…
– Давай за ангела, пока мегерой не стала… И беги от нее.
– Зачем? Я люблю свою жену.
– Любишь? – качнул головой Мефистофлюс и с сожалением взболтал полупустую бутылку. – Жадный Сенькин… Ну, тогда за любовь на посошок, не люблю пить без причины… Что? Или ты хочешь сказать, будто я – пропащий?!
…Управляющий сам привез Хаима домой, с грехом пополам выяснив у него адрес. Жена певца отперла дверь, и Сенькин, открыв рот, встал на пороге.
– Ав-ве Мария, – с чувством проговорил висящий на плече гостя Хаим.
– Ваш муж, извините, – сказал Сенькин.
– Вижу, – вздохнула она. – Вы тоже из фирмы «Продовольствие»?
– В каком-то роде – да, – осторожно согласился Сенькин. – Куда его класть?
Мария посторонилась.
– Снова мясокомбинат бастовал?
– М-м-м, тяжеленький какой, – промычал управляющий, свалив бесчувственного Хаима на кровать.
– Или был какой-то праздник?
– Нет-нет, – испугался «сослуживец», безотчетно пытаясь прикрыть руками оранжевую ливрею. – Какой в забастовку праздник? Мы просто слегка отметили ее окончание, потому что начальство выдало премии. Вот, – он подал Марии пухлую пачку, – премия Мордеха… вашего мужа.
Песенку Мориса Шевалье «Что бы со мной стало, если б я превратился в девицу» Хаим терпеть не мог, но она, по общему мнению, украшала репертуар.
– Я бы недолго оставался девицей, – пел Хаим отчаянно тяготясь ролью, и под талантливыми пальцами Мефистофлюса взвизгивали от смеха клавиши. Публика тоже веселилась, хотя вряд ли кто-то в зале понимал по-французски. Хохот вызывали неуклюжие усилия Хаима передать женское кокетство – это был тот случай, когда искреннее смущение и несовершенство актерского мастерства оборачиваются обаятельной театральной находкой.
Он в очередной раз не сумел сыграть жеманную девицу. Но не столько привычный конфуз из-за глупого шансона, сколько смутная тревога, неосознанное чувство чьего-то нежеланного присутствия овладело им. Он огляделся и сквозь слои лилового табачного дыма едва различил женщину, стоящую у входа. Песня прервалась на полуслове – шансонье подавился дымом.
Хаим задыхался. Весь воздух в зале, казалось ему, съела лиловая полумгла. Обеспокоенный Сенькин поднялся на эстраду со стаканом воды.