На крыльце конторы Хаиму встретился сторож.
– Мертвец, – злобно бросил он. – На Столбах-то верняк окочуришься.
Значит, Тугарин действительно так решил, если все уже знают, подумал Хаим. А он-то надеялся, что, может быть, Змей просто припугнул его вчера, когда повелел прийти утром…
Зина вынесла из квартиры здоровенный чемодан, села на него и, поставив на пол банку с горящей свечкой, угрюмо посмотрела на Хаима.
– Тугарин там, – мотнула подбородком на дверь.
– Я подожду.
– Как хочешь, – сказала Зина. – Только долго придется ждать. Тугарин с похмелья мается. Вчера, как тебя словил, до трех часов ночи с Васькой пили… Скорей бы кончилась эта проклятая полярная ночь… Ты мне скажи: какого черта нельму стащил? Нельма – дорогая рыба. Не мог ряпушку взять?
– Не мог.
– Почему?
– Воровать, так нельму, – невесело усмехнулся Хаим. – Дорогую рыбу.
– Ну и дурак. Ведь сгинешь на Столбах!
– Судьба.
– Жена все еще болеет?
– Болеет.
Он вновь подумал: здесь все всё знают.
– Жена у тебя симпатичная, – вздохнула Зина. – Как артистка. Только шибко худая. Ты, поди, из-за нее рыбу взял?
…Вот привязалась. Хаим не ответил.
– Любишь ее, – опять вздохнула она. – А я ухожу от Тугарина. Сил больше нет терпеть. Перекантуюсь в кассиршиной комнате. Завтра энкавэдэшник должен приехать. Тот, что вас по спискам проверяет. Проверит и рванет обратно, он здесь долго не задерживается. Хочу в Тикси с ним напроситься. Тебя, наверное, тоже с проверяющим пошлют. А пока Васька покараулит… Когда проспится.
– Зина, – решился Хаим, поскольку терять было нечего, – вы могли бы достать в Тикси красный стрептоцид?
– Красный стрептоцид? – переспросила Зина, почему-то не удивляясь его нахальству. – Лекарство? Жене твоей?..
Она замолчала, поразмышляла о чем-то и вдруг поняла:
– Ах во-от почему ты нельму украл! Хотел поменять рыбу на лекарство?
Он кивнул.
Заплаканное лицо женщины скривила жалкая улыбка:
– Как же ты ее любишь… Попробую найти твой заказ. Но не обещаю. Сейчас все медикаменты на фронт отправляют… Ты иди, иди к Тугарину. Сам не выйдет.
В квартире очень сильно пахло съестным, и у Хаима дух захватило. Свет керосиновой лампы падал на стол. В чугунной сковороде подсыхала вчерашняя глазунья. Из яиц кур, не чаек. Оранжевые желтки растрескались, в пористом белке лужицами застыло топленое масло. В плетеной соломенной хлебнице свернулись дужками ломтики пшеничного хлеба. На одной тарелке розовели остатки талой строганины, в другой на разлившемся холодце желтела корочка жира. Валялись скрученные коричневые лепестки копченой колбасы, надкусанные объедки и кости, стояли мутные граненые стаканы и чашки с недопитым чаем. А сбоку в большой миске, полной молока, собрались по краям взгустевшие сливки.