— Ну, смотри.
— Ты разговариваешь почти совсем как твоя мать.
— Что, нагнала она на тебя страху?
— Ты знаешь, пожалуй, да. — Он засмеялся.
Помолчали. Слышно было, как шуршала в углу в старых вениках мышь, как кричали ласточки и стрижи, изредка мелькая в ослепительно голубом квадрате окошечка, стремительно гоняясь за мошкарой, как тикали в старых стенах жуки-часовщики; Вадим вспомнил, что точно такое же тиканье он слышал в сенцах, когда Галя угощала его молоком, когда они были одни, окруженные непроницаемой черной тишиной надвигающейся ночи.
— В клуб-то почему не приходишь? — спросила Галя.
— Устаем.
— Ну уж?
— Устаем, точно. Ведь дотемна работаем.
Теперь она усмехнулась. Сказала:
— А ваши бывают.
— Это самые лодыри.
— Они здорово танцуют, прямо загляденье. Наши так не умеют.
— Научатся. Это дело нехитрое. Кстати, в отряде у нас почти все из деревни. Правда, они почему-то не любят говорить об этом.
— Стесняются, что ли?
Он пожал плечами.
— Ну и глупо.
Они снова помолчали, слушая, как шуршит и попискивает в куче старых веников мышь, как тикают, подтачивая бревна, часовщики. А тогда, в сенцах, Вадиму показалось, что это кровь стучит так напористо в его висках.
— Я про тебя как-то раз спросила у ваших, так мне сказали — спит, мол.
— Все правильно, так оно и было.
Галя пригладила смуглой ладонью черные волосы, расчесанные на пробор. Он посмотрел на ее неторопливую руку, маленькую, как у ребенка, и, должно быть, горячую после быстрой ходьбы, на белую ниточку ровного пробора, сказал, едва сдерживая желание снова обнять ее и поцеловать в этот белый пробор, в душную кожу у корней волос:
—Ты очень похожа на мать.
— Да, похожа. Я знаю.
— Очень похожа.
— Тебе пора, — сказала она; она смотрела на него с какой-то наивной доверчивостью и радостью, потому что то, что она испытала в эти дни и особенно в эти минуты, было так похоже на счастье! — Ты приходи в клуб. На танцы. Приходи.
— А что мы там будем делать? Танцевать?
— Да. — Она сделала удивленное лицо. На мгновение ей даже показалось, что он смеется над ней. Неужели смеется? Решил, что я деревенская простушка... Нет, не может быть. Тогда, по дороге домой, и после, когда пил молоко, он так смущался и был такой смешной... Нет, нет... — Ведь танцы для того и существуют, чтобы танцевать. Разве не так?
— Да, действительно, на танцах большей частью все же танцуют. Приду.
— Правда? — обрадовалась она и покраснела.
— Правда, — улыбнулся он. — Какая ты прелесть.
Она покраснела еще сильнее и долго не могла справиться с собою. Он не знал, как ей помочь, и отвернулся. Немного погодя она сказала: