— Да уж зашел бы. — Мать засунула руки под фартук и усмехнулась. — Небось не хочется уходить-то?
— Извините, но у нас распорядок... дисциплина...
— Что ж вы в армии, что ли?
— Да, это, пожалуй, немного похоже именно на армию. Поэтому и называемся мы бойцами студенческого строительного отряда.
— Да уж по всему видать — боец.
Чувствуя, что краснеет сильнее и сильнее и боясь, что вот-вот начнет краснеть и Галя, он торопливо и неловко попрощался и вышел из сенцев на улицу. Отойдя от дома шагов двадцать, свернул со стежки, спрятался в кустах акации, которая обдала его душным запахом листвы и росой, и долго смотрел на освещенные окна, низко сидевшие под громоздкой, будто косогор, черной крышей.
Через неделю он подкараулил Галю на глухой полузаросшей тропинке возле речки, когда она носила в баню воду.
— Пусти, — сказала она низким грудным голосом, таким непохожим на тот, который
слышался в его памяти все эти дни. — Ну? Сказала ведь!
Тогда он опустил ее руки, поднял брошенные на землю ведра, зачерпнул воды и понес их на гору, где виднелась баня с зеленой ветхой крышей и черными стенами, казалось, насквозь пропитанными многолетней копотью, с маленьким низким оконцем, косо смотревшим вдаль, с высокой завалинкой, обложенной плоскими камнями, видимо, принесенными с реки, и старыми ржавыми лемехами от тракторных плугов, чтобы землю не разгребали куры, не буровили и не уносили под гору дождевые и талые воды.
— Вот увидит мать — пропрет. Так и знай. Думаешь, она слепая, не видит ничего?
— Я думаю о тебе.
— Обо мне... Не обо мне ты думаешь.
— А о ком же?
— А о себе. — Сказала она это вроде бы нехотя, насмешливо; он ничего не ответил, он понял, что она здесь одна, что послушно идет за ним и что о матери просто играет словами.
В бане было сумрачно и тихо. Пахло березовыми вениками и старыми стенами.
— Пусти, сейчас бабушка придет, — сказала она все тем же насмешливым тоном, когда Вадим, поставив ведра, обнял ее сзади за плечи.
— А если не придет?
— Придет.
Вадим снова хотел обнять ее, но на этот раз она с силой оттолкнула его. И улыбнулась. Он отступил на шаг и сел на прохладную лавку. Галя села рядом, сказала, глядя в низкое оконце, в которое была видна лишь заросшая травой луговина с разбросанными по ней черными обгорелыми кирпичами и белыми лобастыми камнями:
— Второй раз видимся, а ты уже обниматься лезешь. И не стыдно?
— Нет, не стыдно.
— Привычка такая?
Он усмехнулся, но ничего не сказал.
— А может, ты дверь перепутал?
Галя откинула волосы и посмотрела ему в глаза.
— Дверь я не перепутал. Уж это точно.