Его поцелуй пробудил в Батисте чувство странного восторга, и она, движимая этим порывом, прильнула к нему. Обуревавший ее восторг передался и графу и вызвал в нем незнакомое дотоле ощущение. Ему показалось, что какой-то божественный свет окутал их, отделил от всего остального мира. Он был ослеплен этим совершенным, чудным светом. Он все ближе привлекал к себе Батисту, и его поцелуй становился все настойчивее и требовательнее. У графа создалось впечатление, что они слились в одно неделимое целое, и Батиста стала частью его.
А Батисте же открылся неведомый, чудесный мир. Это был мир неизвестный и недоступный ей ранее, но он был не похож на рай, о котором рассказывал отец. Она познала радость, красоту и великолепие возвышенного чувства, о котором только могла мечтать.
Как прекрасны, как восхитительны были овладевшие ею чувства! Батиста поняла, что любит графа каждой частичкой своего тела. Когда он уйдет, что-то светлое и прекрасное навсегда умрет в ней, без него останется одна лишь пустота и мрак.
А между тем его поцелуй становился все более пылким, объятия все более крепкими. И Батиста узнала, что любовь бывает не только нежной, ласковой и кроткой, как она всегда себе представляла. Есть любовь неистовая, горячая и страстная. Батиста почувствовала, что в ней зажегся маленький огонек, потом он разгорелся и стал неукротимым пламенем. Она не знала точно, но ей казалось, что такое же пламя горит и в графе. Все происходящее захватывало, восхищало ее. Она словно и не жила раньше и только сейчас стала узнавать жизнь.
Граф наконец оторвался от ее губ и поднял голову.
С минуту Батиста в каком-то оцепенении смотрела на него. Наконец она заговорила, и собственный голос показался ей чужим и незнакомым:
— Я… люблю тебя! Я не знала, как… прекрасна… как чудесна любовь.
— Не знал и я, — только и произнес граф.
Он снова и снова целовал ее, целовал неистово и страстно, но она уже ничего не боялась. Пламя в ней поднялось и достигло губ, а там встретилось со жгущим пламенем его рта. И этот жар опалил их обоих и, казалось, вознес к яркому солнцу.
Батиста не могла более сдерживать душевного волнения и, смущенно бормоча что-то, спрятала лицо на груди у графа.
— Моя драгоценная девочка! — порывисто сказал граф. — Прости, если испугал тебя. Я не имел таких намерений.
— Я… знаю, — прошептала Батиста. — Но… не могу не… любить тебя… Ты самый замечательный… добрый! Ты само совершенство!
Граф улыбнулся.
— Ты льстишь моему самолюбию. Впрочем, оставайся при своем мнении, моя дорогая. Теперь надо подумать о том, как нам лучше выйти из достаточно щекотливого положения.