Должно быть, Бальзак пожаловался новоявленному другу на невезение с собственными книгами, и де Легревилль объяснил ему, что истинная причина этого невезения заключается в избытке писательской гордости.
— Не думаете же вы, в самом деле, что книги служат распространению просвещения и развитию вкуса у публики? — рассмеялся он.
— Вообще-то, я именно так всегда и думал, — ответил Бальзак.
— Заблуждение, типичное заблуждение! Я не раз размышлял об этом, и вот к чему я пришел: книги имеют разную ценность для человека, смотря по тому, пользуется ли ими низменная душа или душа возвышенная. Общепринятые или так называемые популярные книги — это всегда зловонные книги. Запах маленьких людей переносится на них, ведь там, где толпа ест и пьет, там обыкновенно воняет. Так стоит ли терзаться муками совести ради какого-то одного-единственного романа? Ведь роман можно набросать и без особых усилий. Нужно только придумать или, на худой конец, найти где-нибудь сюжет, например какую-нибудь историческую штуковину, на которую издатели теперь особенно падки.
— Но ведь роман еще нужно написать, — возразил ему Бальзак.
— Подумаешь, всего каких-то несколько сот страниц! — воскликнул де Легревилль. — Кстати, проще всего это делать вдвоем! У меня как раз есть издатель. Если вы не против, мы могли бы сочинить этот роман вместе. И следующий тоже. А еще лучше — давайте набросаем вместе какую-нибудь дурацкую фабулу, а уж напишете вы все сами. Я же возьму на себя посредничество.
Бальзак не знал, что и ответить.
— Итак, заметано, — ударил его по плечу де Легревилль, — будем работать компаньонами на паритетных началах!
С. Цвейг — известный писатель — по этому поводу восклицает:
«Какое унизительное предложение! Стряпать бульварные романы точно установленного объема и к точно указанному сроку, да притом еще с абсолютно лишенным щепетильности, явно беззастенчивым партнером — это ли грезилось только вчера „новому Софоклу“?»
В принципе, со С. Цвейгом нельзя не согласиться. Наплевать на свой талант, на свою мечту, и все это ради нескольких сотен франков! Разве не мечтал Бальзак еще вчера обессмертить свое имя? Совесть художника — вот что пытался выкупить у него проклятый искуситель за свои презренные деньги. Но у молодого человека не было иного выбора. Возвращаться в Вильпаризи было категорически нельзя. Это значило бы признать свое полное поражение. Если он сделает это, так ничего и не заработав, родители никогда не предоставят ему новой возможности проявить себя. И это будет катастрофа! Нет, никогда! Лучше самому вертеть свой жернов (пусть пока и не тот, о котором он мечтал), чем всю оставшуюся жизнь надрываться на чужой мельнице. Итак, Бальзак принял решение.