— Господь улыбнулся тебе сегодня, сынок.
Я посмотрел на него: наш спутник был вылитый Пол Баньян[10] с черной густой бородой. Он улыбался мне сверху вниз, возвышаясь на фоне изумрудно-мозаичных крон, переливающихся у него над головой, сверкая и меняя оттенки.
Мамин кавалер нагнулся и взял «крестовый камешек» из моей протянутой ладони.
— Надо будет показать его потом, на выходе, остальным. — Он одобрительно кивнул. — Пусть Господь наведет тебя и на другие, сынок. — И шлепнул меня по заднице, когда я отвернулся. Я заметил раздраженный взгляд мамы и сдержал самодовольную усмешку. Мы продолжили поиски, в молчании склонившись над мокрой заплесневелой землей.
— Смотри-ка сюда, Джексон! — Мама метнулась к нему, тоже протягивая ладошку, другой рукой отбрасывая в сторону золотистые волосы. Она гордо раскачивалась на носках, пока он вертел находку в руке.
— Неплохо, неплохо — но ему больше повезло, куколка.
Я отвернулся, ухмыляясь. И услышал, как она запустила камнем в кусты.
— А вот еще один, — улучив момент, заорал я, бросаясь к ним с поднятой рукой, в которой была зажата очередная идеально отлитая ангельская слезка.
— Ты моя детка.
Я тихо оторвал голову от подушки: наши кровати разделяла тонкая перегородка, не доходившая до потолка.
— Моя сладкая девочка, — полушепотом вещал он. Я расслышал шорох одеял и чмоканье.
— Да, это я, твоя девочка, — игриво пропищала она.
— И кто ты, дорогая моя?
— Папина девочка, — тут же отвечала она.
— А папочке нужна его девочка.
Она замурлыкала.
— Скажи мне, что ты хорошая девочка, — прохрипел он.
Она сказала.
Я спрятал голову под одеяло.
— Ты хочешь, чтобы папочка трахнул тебя?
Она согласилась с таким предложением, еще дважды повторив «папочка». Я сунул руку между ног.
— Давай, деточка, давай, моя девочка, дай твоему папочке все, что у тебя есть. — Голос его становился все настойчивее. — Ну, умница, молодец.
Я вцепился в то, что росло у меня между ног. В этот момент трейлер стал ритмично раскачиваться.
— Хорошая, хор-рошая д-дев-вочка, папа любит тебя.
Я зажмурился.
Утром я наблюдал за ней со стороны, как она всматривается в зеркальце над кухонной раковиной, растирая по лицу тональную крем-пудру белой треугольной губкой. Особенно старательно она работала над носом и щеками, маскируя веснушки, которых терпеть не могла. Я свои тоже ненавидел.
— А можно и мне убрать веснушки? — вырвалось у меня.
Она удивленно повернулась, как будто забыв о моем существовании. Я робко шагнул назад. Она улыбнулась.
— Притащи стул.
Я приволок одно из красных металлических складных сидений.