И поняла, что прыгну в любом случае. Потому что хочется. Потому что трудно оставить все, как есть. Потому что с каждым днем все больнее осознавать, что если бы я пришла со школы чуть раньше — Карена можно было бы спасти. А спасти — это хоть что-то взамен того преступления, что я совершила в восемь лет…
Зачем сопротивляться двум молодым здоровым мужчинам? Это же бесполезно. Все, что я могу, это брыкаться ногами, отбиваясь от Сани, и расцарапать тебе руку до крови своими давно не ухоженными острыми когтями. А от быстрых и резких действий голова кружится еще больше — так сильно, что я просто закрываю глаза и позволяю себе упасть…
…кому-то в руки. Ты подхватываешь меня, как пушинку — худенькую, замученную, а Саня крепко зажимает мои запястья у тебя за плечами, чтобы я не могла дергаться и вырываться. Через сотню метров, переходя через дорогу, чувствуя, что я расслабилась и перестала сопротивляться, словно даже уснула, Саша отпустил запястья, рассчитывая, что теперь ты и сам меня удержишь. Мои локти вдруг безвольно ползут в стороны, и я, вздрогнув, инстинктивно покрепче хватаю тебя за шею. От неожиданности испуганно открываю глаза.
— Расслабься, — улыбается мне Саня, шагающий позади тебя. — Не бойся, ты в надежных руках…
Возле стола охранников ты аккуратно сажаешь меня на подоконник. Я, как в тумане, шарю взглядом по твоему лицу, словно не могу разглядеть, и, все еще обнимая, не даю тебе отстраниться. Перемена; разговоры, визг и шум множества каблуков так сильно лупят меня по мозгам, что хочется втянуть голову в плечи. «Не женись на ней», «Я люблю тебя», «Я по тебе соскучилась», «Не женись на ней, я умру!»… Я хочу так много сказать, что молчу. Опасаясь, что ты уйдешь, по-прежнему держу тебя за шею, хотя в этом нет необходимости: ты так боишься оставить меня без своего надзора, что и сам не можешь от меня оторваться.
— Дождись меня, пожалуйста, — шепчешь ты и, встав у меня между ног и крепко обняв мое маленькое тельце, прижимаешь меня к своей груди. И, будто только сейчас начиная осознавать серьезность недавнего происшествия, продолжаешь взволнованно говорить на ухо: — Я не хочу тебя потерять! Я не смогу жить, если ты что-нибудь с собой сделаешь, ты понимаешь?! Мы справимся, боль утихнет, станет легче, потерпи немножко!
А я только тихонечко соплю у тебя на плече.
— Ты меня слышишь? — уточняешь ты с сомнением. Да, здесь шумно, но я, похоже, даже не здесь. Я киваю.
Под приливом эмоций ты целуешь меня в шею, вроде бы тайком, чтобы не видел никто из окружающих, но вдруг, взглянув в глаза и передумав что-то сказать, поцеловал в губы — так откровенно, словно заметил во мне отсутствие девственности, или признал в себе влечение ко мне. То, что ты меня хочешь, я осознаю, как никогда раньше. В машине, за десять дней до этой осени, это были просто твои слова и легкие, непритязательные приставания, а сейчас это такая неуправляемая взаимная тяга, что не почувствовать ее — невозможно. Наверно, на нас смотрят и школьники, и учителя, и, возможно, сам директор. Мое худенькое тельце окольцовано твоими крепкими загорелыми руками в закатанных по локти рукавах легкой рубашки… Охранник Андрюха разгоняет школьников, столпившихся в холле и жадно ухмыляющихся этому спектаклю, а Саня невнятно отворачивается, делая вид, что ничего не происходит. В этот момент, наверно, Саня отчетливо жалеет, что вломился в нашу пару.