Зазвонил звонок. Это звенел ручной колокольчик, стоявший у изголовья в комнате матери.
— Она уже проснулась, — сказала Ясуко.
Вдвоем вошли в комнату больной госпожи Минами. Ясуко отворила ставни.
— Давно вернулся? — спросила мать, не поднимая головы от подушки.
Юити увидел в ее лице смерть. Оно было отечным.
В этот год между 210 и 220 днями не было существенных тайфунов. Конечно, они приходили, но все краем миновали Токио, не причинив большого вреда ни ураганами, ни наводнениями.
Яитиро Кавада был весь в делах. С утра ходил в банк. После обеда присутствовал на конференции. На слете директоров обсуждали, как внедриться в торговую сеть конкурирующих компаний. В то же время он заключал сделки с электрической компанией и другими субподрядчиками. С дирекцией французской автомобильной компании, приехавшей в Японию, проводил переговоры о техническом соглашении, патентных правах и комиссионных. Вечерами, как правило, он развлекал своих банковских компаньонов в квартале гейш. Этим не ограничивалась его деятельность. Благодаря донесениям начальника отдела кадров, которого Кавада вызывал к себе периодически, он был в курсе событий и понял, что меры компании, направленные на срыв забастовки, провалились и профсоюзы подготавливают выступление.
Тик на правой щеке Кавады стал сильней. Это была единственная «лирическая» слабость в его внешнем облике, которая как-то угрожала ему. За фасадом его высокомерного германского лица с красивым носом, с четкой ложбинкой над верхней губой, с очками без оправы скрывалось чувственное сердце — оно кровоточило и стонало. Вечерами, перед тем как отойти ко сну, он перечитывал в постели страничку из сборника ранней поэзии Фридриха Гёльдерлина, украдкой заглядывая в томик, словно в порнографическую книжонку. «Ewig muss die liebste Liebe darben… — нараспев декламировал он последнюю строфу из стихотворения „К природе“. — Was wir lieben, ist ein Schatten nur»[99].
— Он свободен! — простонал состоятельный холостяк в своей постели. — Только потому, что он юный и красивый, он думает, что имеет право плевать на меня.
Двуликая ревность, которая делает любовь стареющего гомосексуалиста невыносимой, возникла между Кавадой и его одинокой холостяцкой постелью. Возьмите ревность мужчины к его неверной женщине и присовокупите ревность увядающей женщины к молоденькой красивой девушке, и этот запутанный клубок чувственности соедините с умопомрачительной мыслью, что человек любит человека своего пола, и вы получите преумноженное, совершенно непростительное унижение в любви. Если оскорбление нанесено в любви женщиной, то вытерпеть его способен человек исключительный. Однако, кажется, ничто так не уязвляет самолюбия человека, подобного Каваде, как унижение в любви к мужчине, брошенное прямо в лицо.