Она лежала на софе, подложив под голову правую руку, согнув одну ногу в колене; вторая нога свисала, чуть не доставая до пола. Анжела смотрела в потолок с выражением экстатической отрешенности на лице. Из одежды на девушке были только сандалии.
Эммануил не претендовал на признание своих художественных способностей — не выставлял, не дарил и не думал продавать свои работы. Обычно он уничтожал полотна, едва на них высыхали краски.
Эту картину барон писал полгода, по часу в день. Он творил медленно, а в отсутствие модели (Анжела не отличалась преданностью искусству) работал еще медленнее — воссоздание образа памяти требует огромных усилий. Когда Эммануила посещало вдохновение, он входил в транс; легче всего это давалось, когда барон видел перед собой модель, например, как сейчас. Словно вращая тибетское молитвенное колесо, он совершал мистический круг: переводил взгляд с модели на палитру, обмакивал кисть в краску, наносил мазок… Повторял цикл.
И дядя и племянница хранили молчание. Анжела время от времени потягивалась, разминая затекшие конечности, и делала глоток минеральной воды. Казалось, позируя, девушка тоже вошла в транс — когда барон закончил, она встала и неуверенной походкой отправилась в спальню. Эммануил зашел в ванную, разделся и присоединился к Анжеле.
О том, что Эммануил спит с племянницей, не знал никто. Даже если предположить, что между ними — любовь, Анжела не смогла бы объяснить, почему она позволяет дяде овладевать собой. Было в этом нечто беспристрастное, почти ритуальное, но совершенно не случайное. Для барона не существовало табу. Анжела, напротив, не восставала против общественных норм, встречалась с мужчинами, иногда вступая с ними в сексуальный контакт. Однако их ласки не шли ни в какое сравнение с ласками дяди.
Анжела ощущала себя как во сне, будто она только вошла в мастерскую. Тайна не тревожила сознание, не мешала вести жизнь обычной испорченной девушки из благородной семьи.
После ленча Лео вернулся в библиотеку. На трех узких полках между окон выстроились книги об алхимии и так называемых оккультных науках. Вот, значит, чем увлекается барон! Это объясняет его эксцентричное поведение. Книги принадлежали семье более двух сотен лет: на каждом томе стоял экслибрис, книжный знак делла Ривьеры, помеченный витиеватым почерком, характерным для восемнадцатого века.
Просидев некоторое время в библиотеке, Лео решил прогуляться и направился в сад. Прохаживаясь под раскидистыми кронами, он жалел о своей ботанической необразованности — вековые деревья были разных, зачастую незнакомых видов. Можно было только гадать, как они сохранили молодую пышность и густоту крон, — наверное, сказывались плодородная почва и благоприятный климат.