Он выглянул в приемную, попросил дежурную Ветрову еще раз связаться с больницей, вернулся на место.
— Вот что, Сахаров… Интересный вы человек. Очень интересный. Сами вы того не подозреваете, какой интересный… Прошу написать подробное заявление. Про шар. Про встречу у Сыпучего Елбана… Кстати, если я не ошибаюсь, это недалеко от Элек-Елани… Километра полтора? Так вот, про шар, про встречу… Хотите, пишите дома. Хотите, пишите здесь. Но завтра оба они — оба! — должны быть у меня… Вы понимаете, надеюсь, серьезность дела?
— Чего уж… — Сахаров медленно стал натягивать картуз на голову, давая понять, что писать будет дома. — А Михаил Степанович, царство ему… тот тоже, бывало, говаривал: интересный вы человек, Сахаров. Он-то меня понимал. И уважал. Хороший человек был.
Задом-задом он прижался к двери, вывалился в общую комнату.
Пирогов проводил его взглядом. «Михаила Степановича вспомнил. Хороший человек был… Задержать бы тебя надо. За кружевца твои. За то, что дезертира отпустил… Так не сажать же его с Якитовым. Черт знает, что за разговор был у них…»
Услышав, как хлопнула входная дверь за Сахаровым, Корней Павлович вызвал дежурную Ветрову.
— Где у нас… Каулина?
— В ленкомнате. Прилегла на стулья.
— Разбудите. С этого часа не упускайте из вида старика. — Кивнул на окно, за которым по улочке, спадающей к реке, неторопливо шел Сахаров. — Но чтоб он вас не заметил. Глаз у неги зоркий.
Ветрова направилась будить Каулину, а Пирогов, сдерживая нетерпение, — в «келью».
— Он выдал вас с головой, Якитов. Тот старик… Сахаров… Что у Сыпучего Елбана… Что скажете?
— Дайте бумагу и карандаш.
На теле Пустовойтова были заметны кровоподтеки, синяки, царапины. Похоже, он сопротивлялся, когда его вытаскивали из кабины, сопротивлялся, пока волокли в кедрач, подальше от дороги и случайных глаз. Наверное, он сопротивлялся уже с петлей на шее. Пирогов как наяву увидел холодную профессиональную расчетливость убийц, уже много раз поражавшую его. Преступникам нужно свалить вину за пожар на шофера, и они сделали это на небольшое время. Им нужно было скрыть синяки и царапины на теле убитого (они ведь допускали, что синяки будут, хотя и старались очень, да силач шофер вон как заупирался), было нужно, чтобы летнее солнце и влага кедрача растворили следы насильственной смерти. Ищи потом, что к чему! Но Бобков, мучаясь и казнясь за оплошность с Ударцевым, был особенно внимателен сегодня.
«Это не воры. И не просто дезертиры… Это… Это…» — Пирогов не находил слов.
Брюсов, высокий, крупный, держался за спиной Корнея Павловича, точно тот мог стать ширмой для него.