— Скажите, Саблина, вам знакома Ерохина? Елизавета Ерохина?
— Лизка? — звонко воскликнула Анна. Пирогов отметил, что и «житель села» называл ее Лизкой.
— Да, Ерохина. С Нагорного переулка.
— Еще бы! — Она шире заулыбалась. — Вы у нас один, который ее не знает.
Пирогов вспыхнул. Рассердился. Чуть не взорвался выговором. Но «репка» Саблиной была такая веселая и добрая, что грех кричать на нее.
— Ладно, идите Саблина. — Огорченно махнул рукой.
— А чо, товарищ лейтенант. Вы ж сами спросили.
— Идите. Вы свободны.
Она пожала плечами — чудной, чего я такого ему… И, сияя невинной улыбкой, вышла.
«Узнал ворону, как в рот влетела, — подумал с досадой Пирогов. — То ли глупая, то ли слишком умная».
Он не стал дожидаться темноты, решив, что может вляпаться в некрасивую историю. Гадкое это занятие: в одинокую бабью жизнь лезть.
Двор Ерохиной был, как крепость, обнесен высоким тесовым забором. Просто удивительно, как это «житель села» умудрялся просвечивать глазом доску-сороковку, поставленную на шпунт. Тяжелые ворота, сбитые в «елочку», такая же калитка оказались запертыми. Пирогов постучал, прислушался и сразу уловил легкие, приближающиеся шаги. «Ждала, что ли?» — подумал он и понял, что если и ждала, то не его. Клацнул металлический засов, и Корней Павлович увидел перед собой Лизку, рослую, белолицую, чернобровую, какую-то удивительно домашнюю, располагающую к покою и неге.
«Гетера! Вот это гетера! — подумал Пирогов, вдруг испытав восторг и робость. — А то придумал…»
— Вы ко мне? — спросила она, не очень удивившись. Голос у нее оказался напевный, прямо обволакивающий, как винный дурман.
— Да вот, дома не сидится, а в гости не зовут.
— Заходите. Милости просим, заходите.
Неторопливо, величаво она посторонилась, и Корней Павлович, переступив высокую подворотню, оказался на дощатом тротуаре, ведущем к крыльцу. Лизка закрыла калитку, задвинула кованый засов. Пирогов хотел спросить, зачем она запирается, но сдержался. Лишь отметил мысленно: сила привычки.
— Заходите в избу. Заходите, — сказала она приветливо, даже ласково, вообразив, что он испытывает нерешительность, оглядываясь с крыльца во все стороны.
Изба была небольшая и тесная от пуховиков, подушек, составленных в пирамиды, ковриков, самотканых дорожек, фотографий в рамках по стенам, гипсовых кошек, комнатных цветов.
— Садитесь. — Лизка выдвинула стул на середину комнаты, сама опустилась на краешек пухлой постели.
— Хорошо у вас, — сказал он, оглядывая украшения стен.
— Мирно. Тихо. Чисто.
На круглом столе, застланном плюшевой скатертью, бледно голубел вместительный, чуть не с торбу, замшевый кисет с красной тесьмой и красным шелковым сердцем, вышитым мелким крестом. Настроенный «жителем села» и Саблиной, Пирогов решил было, что это один из случайных трофеев Лизки, но, приглядевшись, увидел, что кисет был новый.