«Прошлый раз их не было столько, — думал Пирогов, озираясь: не спутал ли место. — Хотя, до того ли тогда…»
Он снова вернулся к камню. Припомнил, как лежала простреленная голова, провел мысленно параллельную дороге еще одну линию, но теперь на уровне камня. Ему показалось, что он очень удачно придумал это. Воображаемая линия проходила через голову лежавшего здесь Ударцева… Корней Павлович похолодел от собственной решимости. Если так, то получается, что он подозревает присутствие здесь еще одного вооруженного человека. Именно на этой линии, что как ремешок опоясывает склон.
Он огляделся, будто тот, второй, все еще мог быть поблизости и подтвердить своим присутствием нечаянную идею. Место было нелюдимое и голое. Правда, у подножия густо зеленели заросли тальника. Там пробегал ручей, но его почти не было видно за раскидистыми кронами. А склон точно подстрижен — цветы, травка мелкая, со всех сторон открытым ощутил себя Пирогов. Даже не по себе стало.
«Эко бросает тебя, — подумал он огорченно. — Затрепыхал, как синица в силке… Прав Кречетов — от избытка пара это бросает туда-сюда». Но другой голос, упрямый, властный, требовал не отступать.
Он наметил широколистный зеленый пучок на линии нового направления и тут сообразил, что склон-то круто закругляется, что если опуститься, — лечь! — пучка этого видно не будет, он отступит за кромку елбана, да и сама кромка приблизится. И тогда… И тогда выявится сама точка…
Дернулось в нетерпении сердце. И вдруг будто оборвалось: в акте медицинского освидетельствования трупа не указано проникающее направление раны. Вот в чем загвоздка! Пуля могла войти в череп под большим углом или наоборот — под малым. Сверху, снизу, сзади… Таким образом, на расстоянии десяти-пятнадцатн шагов но видимой кромке склона могло быть великое множество точек для стрельбы.
«Как же так? Почему? Неужели и на Бобкова подействовала уверенность Кречетова? Или испугал вид Ударцева: была нужда копаться, когда и без того видно два открытых перелома, сильные ушибы, возможно, сотрясение… И неделя… Почти неделя — на склоне. Под солнышком…»
Необъяснимо, но чем дольше находился Пирогов на откосе, тем больше утверждался в сомнительности самоубийства. Обостренная мысль привела его к выводу и сделала этот вывод бесспорным — Михаил обладал натурой не сентиментальной, а суровой, холодной, ему не свойственно было слепое отчаяние, присущее людям слабым, неуверенным, нерешительным. Это первое! И второе заключалось в оборонительной позе тела. Ведь не мог он, описав дугу в воздухе, упасть прямо за камень и остаться там. Крутой склон непременно увлек бы его ниже, почти к основанию. Значит, тело лежало не там, куда его бросило. Это, кстати, подтверждается и другим наблюдением. Ударцев и конь оказались не на одной прямой линии, а как бы на двух разных лучах, исходящих с места начала падения.