Прошедшая пятница ничем не отличалась от других пятниц. Почти все уехали в Каменогорск, а из нашей компании я один остался на выходные в степи. Хотелось что-нибудь почитать по делу в тишине. И я действительно читал. Сколько мог. Затем, если глядеть со стороны, я просто лежал на спине, ходил из угла в угол, ворочал гирю до дрожи в коленях, курил, плясал матросский танец «Яблочко» и гладил брюки. Эти труды не прошли бесследно, и на исходе длинного и пустого субботнего вечера у меня родилась блестящая идея. Улегшись спать, я облегченно вздохнул в темноте и заснул с улыбкой на лице. Как младенец.
Я иду по бровке, где дорога не так скользит. Ветер боковой, слабенький, но неприятный. Он меня не пугает. Мне вдруг слышится далекий звук мотора. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Нет, это только показалось.
— Звереть, быстрее звереть! — Рудик Корольков, весь в порыве, смотрит на меня черными немигающими глазами, в которых нет и тени улыбки.
Рудик — старый «бродяга», ему уже за сорок. Однако, судя по его интересу к жизни, сразу и не скажешь, что возрастной холодок коснулся и его страстей. Тонкое породистое лицо Королькова аккуратно обрамляется густым черным волосом, а гордость Рудика — борода — торчит вперед совковой лопатой. Он как-то заикнулся мимоходом, что его родители из казачества. Вроде мелочь, но я об этом почему-то помню. Наверное, потому, что приятель детства обладал той же наследственностью. Уж если он вспылит, смотреть на него страшно, как на сумасшедшего. Раньше все это лихостью называлось. Рудик однако не тот, он спокойнее и много умнее.
Сегодня после работы я зашел к Королькову, потому что соскучился по его обществу, по логике, риторике и неожиданным поворотам его мысли. Мы сидим вдвоем и пьем чай из жестяных кружек, которые он, как реликвию, возит с собой во все походы. Я проникаюсь симпатией к Рудику после его слов, потому что прошлый раз мы вот так же мирно пили чай и он мне доказывал преимущество гуманности перед варварством. Я тогда ушел от него законченным филантропом.
В данный момент я борюсь с естественным желанием, которое всегда омрачало и без того непростые отношения старших с младшими. Это желание — «подколоть».
— Да тебе вроде дальше уже и некуда, — не сдерживаюсь я. — Волки тебя сторонятся, а о людях и говорить не приходится.
Рудик понимает мою слабость и ее причину, он вздыхает и, думая о своем, подливает чай. А насчет волка — это он сам рассказывал, что как-то видел в степи. Якобы тот посмотрел на Королькова да и потрусил своей дорогой.
— Сегодня работал с Фоминым, — говорит Рудик, берет с батареи сухарь и сосредоточенно тычет им в кружку. — Ты знаешь Фомина?