— Внешне это как раз и не должно выглядеть чистым, — размышляю я вслух. — Скорее наоборот. В своем роде это подвиг…
— Нам не чужды порывы, — уверяет Слободсков.
— Опять же, — продолжаю я, — если прицепилась к мальчику, значит, на что-то надеется, лелеет какую-то перспективу. Тебе придется придумать что-то весомое.
— Что ты разволновался? — спокойно говорит Валера. — Мы люди простые, говорим стихами, — копирует он басом Королькова.
— Слушай, ты — молодец! — восклицает Меркулов, — как это у вас так легко с женщинами получается. Ловкие вы ребята, у меня как-то все не так.
Вася сказал это случайно, увлекшись, и мы смотрим на него, уважая его откровенность.
— Ничего, Вася, ничего, — успокаивает Корольков. — Ловкость — это, как правило, обтекаемая мораль. А в этом деле все решают не мозги, а, скорее, их отсутствие.
Всем хочется прогуляться, и мы идем на улицу. В Каменогорске есть отличные уютные дворики. Дома в центре города старого типа из красного кирпича. Стоят они основательно, и в подъездах пахнет щами. Домашними.
Мы выходим на площадь. Их в городе две. Видно, в свое время дали волю архитектору со вкусом, и я, подходя к площадям, как-то даже волнуюсь. Всегда. Не знаю почему. Наверное, красивое и должно будоражить.
Дело идет к вечеру, небо над нами чистое, но солнышко окаймляется красивыми облаками, плывущими ему навстречу. Облака яркие, плотные, и при соответствующей фантазии в них можно усмотреть то белых всадников, то парусник, то огромное лицо.
Рудик рассказывает Меркулову о том, как он бежал от медведя через таежную речушку и на другом берегу обнаружил, что абсолютно сухой. Валера прислушивается к разговору, а мы с Женей помалкиваем и впитываем свежий воздух, детские голоса во дворах, шум хозяек на балконах, отрывочные звуки свадебных гулянок под гармошку и шорохи неспешащих машин.
— Давай заглянем, — предлагаю я Капленку, проходя мимо биллиардной.
— Позднее, — говорит он.
Мы еще минут сорок гуляем, затем с Женей поворачиваем в биллиардную на пару партий. Остальные идут в кино. В биллиардную мы заходим редко, но бывает. Из-за атмосферы.
А она здесь хороша. Мужчины, вырвав из семейного бюджета времени пару часов, чувствуют себя здесь людьми. Даже торопыги превращаются в джентльменов, гордо несущих цыплячью грудь. Перед каждым ударом губы сводятся в трубочку, как перед свистом, и явно прослушивается шелест работающего мозга. Движения из нарочито небрежных элегантно переходят в строго точные. Говорят здесь вполголоса, прежде чем сказать, демонстративно думают. Но главное — манеры. Манеры — это все. Дилетанта видно сразу по отсутствию оных, и с ним соглашаются играть, болезненно морщась.