Людмила Васильевна, сохранив строгость в лице, досадливо ответила:
— Ты не понимаешь смысла басни, Гаечкин.
Она хотела еще раз растолковать, почему муравей не пустил стрекозу в дом, но горбатая школьная нянечка вытряхнула из медного колокольчика столько звона, что учительница еле перекричала шум, задавая уроки на дом…
Мишка выскользнул из школьного двора самым первым и решил, что никто не видел глиняно-желтых, больших для его ног ботинок. Они, правда, не болтались, потому что на нем были еще толстые вязаные носки, но все же он прятал их от чужих глаз.
Попутчиков у него не оказалось, кроме гремучих листьев, которые, перегоняя его, кувыркаясь и подпрыгивая, неслись вдоль по улице. Мишка двинулся за ними, и вдруг услышал за спиной чей-то масляный голосок:
— В песочек пошел играться? — румяный, как городская булка, одноклассник, видно со скуки, решил его подразнить.
— А тебе завидно? — буркнул в ответ Гаечкин, подозревая, что тот заметит сейчас ботинки.
И тут в голове у него сверкнула счастливая мысль. Он выставил перед толстячком левую ногу (ботинок на ней выглядел приличнее) и спросил:
— Видал?
— Ну и что? — озадачился насмешник.
— А то! Это семимильные ботинки.
— Такие только в сказке бывают, и то сапоги…
— А давай попробуем наперегонки!
И они рванулись по извилистой дорожке, размахивая портфелями и пугая заплутавшихся кур.
Сопящего от натуги и закутанного по горло толстячка Мишка обогнал легко, хотя тоже чуть-чуть задохнулся. Добежав до злополучной песчаной горки, он передохнул и крикнул:
— Ну что, видал?
Дома в первый раз затопили печку. Она приятно потрескивала сосновыми дровами, словно прожевывая их в розовой пасти. Бабушка заскучала одна и так обрадовалась Мишке, что даже забыла заставить его вымыть руки. А за то, что он без капризов съел картошку, похвалила:
— Молодец, без остатка съел, волков бояться не будешь…
При чем тут волки Мишка не совсем понимал. Если напустить в глаза мыла и при этом не расплакаться, то тоже не будешь волков бояться… Отчего так? Но у бабушки улыбка хорошая, когда она говорит это. И вообще ей грех врать, она не врет.
Допивая сладкий чай, он вспомнил про стрекозу. Сейчас ей особенно худо. На улице вон стало темно, и ветер уже не шебуршит, а знобко воет в трубе. Придется ей ночевать на холодной кочке, под дырявым листом, где нет ни картошки, ни сладкого чая. Мишка задумался и поглядел на темное бабушкино лицо (она говорит, что от солнышка потемнела) и решил ей все рассказать.
— А ты бы пустила стрекозу до самого лета? — спросил он под конец рассказа.