— Так…
Ноги у него немного немытые, но в новых сандалиях этого не видно. На коленках — болячки, это его велосипедист недавно задел, это ладно. У Флюрки тоже одна такая есть на коленке. Так… Уши его позавчера заставили вымыть… На всякий случай он вытер ладонью нос, и чуть ли не впервые услышал, как что-то в нем стучит: «Гук, гук, гук…»
Мишка догадался, что это сердце, но он никогда не думал, что сердце может быть величиной с целую голову. Вдруг распахнулась дверь — и сердце метнулось под горло. На пороге стояла Флюра с мокрой тряпкой в руке.
— Ты чего стоишь и не стучишься? Ты чего, заболел?
— Нет, — сглотнув, ответил Мишка. Он понял, что здесь ничего ей не скажет. Это надо сказать в особом каком-то месте.
— Флюр, давай это… сходим на Кривое. Я там тебе что-то скажу.
— А что? — заулыбалась Флюра.
— Я там скажу, тут нельзя.
— Ну, пошли, — согласилась она. — Только ты пилотки сделай от солнечного удара, а я полы домою. На, держи газету!
Они шли по горячей и легкой, как воздух, форштадтской пыли, а впереди уже был виден выщипанный, сожженный солнцем выгон, и за ним — зеленая окантовка Кривого озера, и само озеро с редкими ветлами на том берегу, и белесой, словно выцветшей на жаре водой.
— Да сними ты сандали, — посоветовала Флюра. Сама она была босиком.
Миша послушался.
— Это я надел, потому что мне сегодня к Лизавете Михайловне идти.
— Ты что, не пошел? Ну и дурак. И так у тебя двойка с половиной по арифметике! — Флюра даже остановилась.
— Да идем же! Вот скажу когда, тогда и скажешь.
Флюра блеснула на него глазами и пошла дальше.
На выгоне, где росла только объеденная и вытоптанная «максимка» да полынь, порыжевшая от зноя, звенели и метались, треща голубыми крыльями, кузнечики, словно не было никакой жары, и не было на свете места, лучшего для жизни, кроме этого скучного выгона.
Но вот он и кончился. Пошли огороды с цветущей картошкой, и уже виднелась впереди зеленая щетина осоки и высокие лезвия камыша. Земля жгла ступни, как раскаленная голландка, и они, не сговариваясь, побежали к воде. А, подбежав, встали. Подойти к воде с этой стороны было нельзя. Она отступила, оставив растрескавшуюся, тугую землю, но под осокой эта земля была влажной, а дальше становилась топкой и страшной. Но та, что возле осоки, так ласково освежала ноги, что Мишка сказал Флюре, указывая на четкие отпечатки их ступней:
— Смотри, какая приятность!
Флюра глянула на него одобрительно. Неожиданное слово ей понравилось.
— Я теперь все следы буду так называть.
— Не-ет, все нельзя, — серьезно возразил Мишка. — Только эти.