Короче говоря, у него голова шла кругом, и поэтому Гарольд совершенно забыл о записях воспоминаний дяди Хаймана, которые он обнаружил у его смертного одра — в большом конверте из плотной бумаги, адресованном мне. Гарольд сунул этот конверт в сундук, куда он в беспорядке побросал также множество других вещей, оставшихся от дяди Хаймана, — в том числе несколько книг на идише, которые Гарольд не мог прочесть, а если бы и мог, то не захотел бы, коллекцию старых пластинок на 78 оборотов с записями кантора Йоселе Розенблата, фотоальбом со снимками дяди Хаймана в военном мундире во время первой мировой войны и кучу старых программок Ист-Сайдского театра на идише, которые, как Гарольд сообразил много позже, могут быть ценными реликвиями американской истории. Сейчас он пытается их продать. Поэтому он и заглянул недавно в старый сундук и, роясь там, среди всякого хлама наткнулся на адресованный мне конверт. Гарольд прислал мне этот конверт по почте, и я обнаружил в нем обрывки воспоминаний дяди Хаймана, записанные дикими каракулями на самых невероятных бумажках: на оборотках старых счетов и циркуляров, на бланках незаполненных анкет и на каких-то случайно попавшихся ему под руку листках разных размеров.
Я этот конверт куда-то сунул и забыл о нем, и если бы в один воскресный день не пошел сильный дождь, то, может быть, конверт навеки затерялся бы или валялся бы где-то еще лет пять, а то и до самой моей смерти. Однако поскольку пошел дождь, я начал наводить порядок в ящиках своего письменного стола и обнаружил там записи дяди Хаймана — и прочел их. Я готов был заняться чем угодно, только бы не убирать стол. И вот тогда-то у меня зародилась мысль снова попытаться взяться за перо и написать эту книгу, когда я прочел историю дяди Хаймана о том, как папа катался на глыбе льда. Почему? Попытаюсь объяснить. Во мне возникло давнее полузабытое осознание — возникло очень остро, — осознание того, как я любил своего отца, как сильно повлиял он на меня в поворотные моменты моей жизни и как все-таки, несмотря на все это, я мало о нем знаю. Мама до сих пор жива, и сейчас она вызывает у меня в основном юмористическое настроение, хотя очень удачно получилось, что я теперь живу в Джорджтауне, в трехстах милях от Нью-Йорка. Недавно я сказал ей по телефону, что я начал писать книгу.
— Хорошо, — ответила она. — Напиши и обо мне.
Как же, как же!
Но дядя Хайман пишет — и он прав, — что я никогда толком не знал, что за человек мой отец. Наверно, для того, чтобы его понять, я и начал писать эту книгу. Чтобы найти ключ к пониманию, необходимо крепко порыться в памяти, и потому-то я и изливаю вразброд свои воспоминания на эти страницы. Точно так же, как человек вываливает все из карманов, если он никак не может найти ключ от дома.