Для Ли это был удар в солнечное сплетение. Сейчас ей уже за шестьдесят, она давно бабушка, но до сих пор ее холодный пот прошибает, когда она вспоминает про эти пятничные затемнения: она снова и снова ворошит былые обиды и предает анафеме то реле, особенно когда она в очередной раз пытается бросить курить (ее норма — две пачки в день; тем не менее она здорова как лошадь). Итак, ни один из ее бронксовских еврейских ухажеров не отваживался в неожиданно наступившей темноте нащупать дорогу к Ли. Наоборот, все они старались как можно скорее нащупать дорогу к двери и кубарем скатывались вниз по лестнице — и больше не приходили. Так рассказывает Ли. Я должен заметить, что позднее она вышла замуж за превосходнейшего человека — врача из Порт-Честера, штат Нью-Йорк. Ей бы поблагодарить «Зейде», вместо того чтобы поминать его лихом пятьдесят лет спустя. От всех этих ее бронксовских ухажеров с потными руками и прыщеватыми щеками ей было бы проку что от козла молока.
* * *
Как и у дяди Хаймана, у меня тоже есть свое неизгладимое воспоминание. Я раскачиваюсь взад и вперед на железной дверце подле кухонного окна, за которое мама выставляет мусорное ведро. Время — зимнее, и в ящике за окном холодятся на морозе яйца, масло, молоко и тому подобные продукты. Окно открыто, и я пытаюсь дотянуться до бутылки с молоком, как вдруг снаружи раздается жуткий шум: свистки, колокольчики, автомобильные сирены — настоящее светопреставление. Я пугаюсь и опрометью кидаюсь к маме:
— Что это?
— Война кончилась, — говорит мама, даже не поднимая головы от раковины. В моих младенческих воспоминаниях мама всегда стоит у раковины: то моет посуду, то чистит картошку или овощи. Она застыла в этой бессмертной позиции, как группа морских пехотинцев, поднимающих флаг на Иводзиме.
Первая мировая война кончилась 11 ноября 1918 года. Я родился 15 марта 1915 года. Трех с половиной лет от роду я отнюдь не обладал такой цепкой памятью, как дядя Хайман. В одном месте своих заметок, которое я здесь не привел, он упоминает, что когда случилась история с глыбой льда, ему было всего-навсего два с половиной года. Я спросил маму, что она знает об этой истории. Она ответила, что ничего об этом не слышала; она поставила под сомнение даты, приведенные дядей Хайманом, и презрительно фыркнула на рассказ о том, что папа угрожал удрать в Америку.
— Все это выдумки Хаймана, — сказала она. — Ничего такого не было. Твой отец был слишком благоразумный ребенок, чтобы кататься на глыбе льда, а даже будь это так, дядя Хайман не мог этого помнить. И не мог он запомнить, какой это был день недели. Он, верно, все это придумал. Ему приятно было рассказывать, что твоего отца высекли. Твой отец всегда был самый умный.