– Hi! – Ирина Евсеева, учительница английского, пила утренний кофе. – Чайник горячий.
– Отлично!
Ирина красивая женщина. Есть что-то порочное в ней: в яркой улыбке, взгляде, фигуре, походке, в жизнеутверждающей чувственности и даже в модной ассиметричной прическе с челкой. Смешиваясь невидимыми флюидами с тонким французским парфюмом, в котором она знает толк, ее желание почти осязаемо. Ее благоверному можно завидовать, а можно сочувствовать: она его счастье и его крест. А сам он ни много ни мало вице-президент крупного банка. «Что она забыла в средней общеобразовательной школе?» – эта тема все еще пользовалась популярностью в школе, несмотря на то, что Ира работала здесь уже без малого семь лет. «Могла бы расслабиться и целыми днями бегать по бутикам и косметологам», – так думали многие здешние: кто с черной завистью, а кто и с ленинской классовой ненавистью.
Открытая и простая, Ира почти с каждым могла найти общий язык, но Проскурякову сотоварищи не переваривала органически – как и Лена. За словом она в карман не лезла, ее остренький язычок жалил больно, поэтому они с ней не связывались, а вот она, случалось, подшучивала над Штауб. Как она однажды сказала, с бабушкой Штауб нескучно.
Сделав себе кофе «три в одном» из пакетика, Лена села рядом с Евсеевой.
Та придвинула к ней варенье в маленькой баночке:
– Персиковое. Пальчики оближешь.
Лена попробовала.
– М-м-м… Вкусно!
– Мама сварила.
Между тем в учительской шел разговор о мужчинах. Участвовали в нем не все, проскуряковцы играли первую скрипку, а учитывая их взгляды на жизнь и то, что мужчин не было в комнате, стержнем дискуссии была следующая мысль: «все мужики козлы и бабники и нет никого хуже их». В общем, ничего нового. Пьяницы, сволочи, тряпки, снова пьяницы, – ни одного любящего, честного или хотя бы непьющего. Он не вписывался бы в созданный образ. Здесь, кстати, не рассказывают истории от первого лица, а роются в грязном белье родственников и знакомых, родственников знакомых, звезд отечественного и зарубежного шоу-бизнеса. Когда в сотый раз обсасывается до белых косточек какой-нибудь Петров или Сидоров, который ведет себя плохо, как то: пьет, ходит налево, кроет матом бедную женушку и время от времени даже прикладывает к ней руку, – в этот момент и рассказчица, и ее слушатели едва не захлебываются от радости и искреннего праведного негодования. Они стервятницы, бросившиеся на падаль. Чем хуже пахнет, тем лучше, и не важно, что кое-что создано их воображением и этого никогда не было в действительности.
Проскурякова, вещающая так, будто она глашатай истины в последней инстанции, в это утро была в ударе и снова чихвостила мужа племянницы, который, если ей верить, не интересовался ничем, кроме немецких авто, виски и проституток. Несмотря на то что все наперед знали, что она скажет, ее слушали с таким вниманием, будто слышали что-то новое. Кто не поддержит Галю в ее праведном гневе? Кто пресытился россказнями о подвигах ее родственника? Одни радовались, что в их личной жизни не все так плохо и на всякий случай готовились к худшему; другие – что не у них одних нет в жизни счастья.