Сергей Иванович, не надумали ли вы влюбиться? Когда, подхваченные вдохновением, вы писали о женщине, вы представляли не абстрактную представительницу прекрасного пола, не собирательный ускользающий образ – перед вами была Лена. Лена Стрельцова. Это о ней, не так ли? На три минуты она стала вашей музой. Вы посвятили свои юношеские строки именно ей. Не Оле.
Будете спорить?
Нет, вы снова готовы писать. Не оду, а правду жизни.
«Чтобы не видеть и не слышать, мы закрываем глаза и затыкаем уши. Мы слепоглухонемые. Мы не понимаем друг друга. Мы не понимаем даже себя».
Он спрятал тетрадь в портфель и вернулся в спальню к Оле.
Полежав на спине с открытыми глазами, он перевернулся на бок и уснул.
Ослепительный свет был повсюду. Не было ничего, кроме него. Миллиарды искр. На снег не взглянуть. Еще вчера была серая мгла и тучи висели над городом, а сегодня день солнца. День жизни. Разве умирают сегодня? Разве кто-то не счастлив? Счастье растворено в зимнем воздухе, скорее вдыхай его, полной грудью, не опасаясь простуды, и вернутся грезы и чувства, которые ты предал.
Почему радуются не все? Разве такое возможно? Полуденное солнце не проникает в сырые подвалы, полные страха и боли. Тусклый взгляд – что за ним?
Люди бегут мимо.
Все время. Они бегут по хрустящему снегу наперегонки как обезумевшие и не видят темные пятна на белом фоне. Не до них. Не до себя. Если заметил, забудешь ли? Обезображенное нуждой лицо и неживые глаза. Не хочешь смотреть в них? Страшно? По этой причине летишь мимо, отводя взгляд?
Другие проносятся мимо тебя.
Тесное пространство разъединяет. Двадцать сантиметров – непреодолимая дистанция. Ни до кого не дотронуться, не попросить помощи, не поделиться счастьем и горем. Одиночество в бездушной толпе. Никому ни до кого нет дела. Смеешься ты или плачешь – разницы нет: посмотрят на тебя удивленно: «Что это он? Неприлично» – и побегут дальше.
…
Хромому были до лампочки все эти люди. Главное, чтобы давали деньги и не мешали. Лишь бы не было жмотов, у кого нет рубля, а сами в бриллиантах и шубах. Рубль им копейка, и если б дали от каждого, было бы много. Но не заметят тебя – будто нет тебя здесь – и пройдут мимо. Хрен с ними. Найти бы где-нибудь новый ящик, а то на картонке неловко сидеть и холодно. Когда вашу мать потеплеет? Мороз под тридцать, и солнце жжет так, что зажмуриваешься, чтоб не ослепнуть. Трещит купол с вчерашнего, без опохмела, а Ваську так разнесло, что он на китайца похож. Он заправил под себя ногу, и кажется, что у него вообще нет ног. Кто не знает, того он обманет, чтобы больше дали. У него под задницей коврик, он с собой его носит. Он заматывается в него, чтоб было теплее, и так ходит.