Это охранники. Они боятся, как бы их шефа не грохнули.
Вот и он.
Усатый, седой и одет не по зимнему: в каких-то легких ботах, без шапки, в пальто, – он здесь и часу не выстоял бы. Он пальто не застегивает – жарко ему как летом, в минус-то двадцать.
Почему он грустный? Мало бабок? Приехал еще просить у Господа, чтобы взять с собой на тот свет и отмазываться от черта? Или приехал молиться? Поздно, брат. Если Бог есть, он все про тебя знает. Уж столько грехов сделал, что сколько не бей себя по лбу в церкви и свечек не ставь, не пустят тебя в рай. Ты едешь в другое место – где жарче. Если был честный и правильный, то зачем тебе столько охранников? Идешь в церковь, а они сзади и спереди и вертят башками, так как знают, что если захочет кто ихнего шефа грохнуть, то не поможет им Бог. Уже и не в радость бабки, когда везде ходишь с охранниками, даже в сортире.
Еще двое вылезли из третьей машины. Здоровые, лысые. У каждого по кило золота на шее и пальцах, а мозга нет. Они не пошли с первыми, а встали у машины и курят мальборы. Один вдруг его увидел и вылупился. Страшно. Жалко, что Пашки и Кости нет, а то если б навешали братьям по полной, то не выделывались бы и из себя не строили, и было бы весело.
Холодно. А у этих членоголовых толстые куртки с мехом. В машине у них тоже тепло, а они на морозе топчутся. У одного уже уши красные, лез бы лучше в свою консервную банку, но он курит и мерзнет. Как у себя дома встали, суки лысые, и не парятся. Мешают людям, а те идут по сугробу и языки у них в заднице. Только у бабки он был не в заднице, дала бы им палкой, все равно уже старая и завтра к боженьке.
А Васька-то, черт, что делает! Скоро у него будет на лбу шишка, так трудится. Мать его, верующий. А какая у него вера? Водка. И ведь наверно тоже намылился в рай, с его-то рожей. Если бы всех туда брали, вот было бы весело. Как здесь. Кто-то вообще его видел, Бога, чтобы в него верить? Строят церкви и молятся, а вдруг его нету и зря? Рая тогда тоже нет. И ада. Тогда без разницы, как жить. Если бы Бог был, он сделал бы так, чтобы люди знали, что он есть, и жили бы тогда по совести. Тогда было бы тихо и не грызлись бы до смерти.
Усатый вернулся с охранниками. Он опять какой-то грустный, глядит себе под ноги, думает.
И вдруг —
он что-то кинул в Васькину банку.
Сотню!
Ничего, ничего, Васька не жадный, поделится. Им еще долго здесь чалиться, всякое будет. Они же не звери.
Не лысые морды с золотом.
Люди.
…
Стрелка спидометра покачивалась у отметки «100».
За темными стеклами был холодный враждебный мир, от которого он устал и который отнял у него все. Другого не было. Во всяком случае, здесь, в этой жизни. Когда-то он считал себя ее хозяином, а теперь, передвигаясь по городу в бронированной машине с охранниками, он не хотел жить. Ему было все равно, сколько осталось. День? Два? Год? Он не хочет быть здесь один. Казино, рестораны, автосалоны – зачем ему это? Зачем он ушел из спорта? Тренировал бы сейчас мальчиков, а его жена и сын были бы живы. У него есть власть и доллары, но нет их. Благотворительный фонд «Все лучшее – детям» – это маленькая чистая капля в море его грехов, которое уже не очистить.