– Гляди, какой дурак, – сказал военный водителю грузовика, который стоял тут же, на нашей улице. – Проспал побудку, в подвале у себя задрых. Еще бы чуть-чуть – и остался здесь.
– Бросай его в кузов, – ответил тот. – В лагере разберемся.
– Полезай, соня, – улыбнулся мне военный, и тут я заплакал, заплакал, бессильно повиснув у него на груди.
– Дядя офицер… – причитал я, будто ребенок. – Сестру заберите… Бабушку, дедушку… Дядя офицер… Мы победим? Мы победим? – рыдания сотрясали меня, я бился головой о его могучую грудь и слышал участившееся биение сердца. Я подумал тогда, что у него, может быть, тоже есть сын, и где-то там, дома, он думает о своем отце и скучает.
– Ну что ты, что ты, – сконфуженно говорил военный. – Ну успокойся… Не плачь… Отставить…
– Мы победим? Мы ведь точно победим? Победим и вернемся?
– Конечно, парень, – ответил он мне, но в его голосе я не услышал такой нужной мне уверенности. – Наверное… Мы победим.
Сестру в эвакуации я так и не нашел – очевидно, ей действительно удалось остаться дома. Нашел, правда, дядю, который сперва крепко меня обнял, а потом столь же крепко выругал за побег.
Лагерь раскинулся в подгорной степи, перелопаченной линиями окопов, иссеченной колючей проволокой и деревянными настилами огневых рубежей. Безмятежно покачивался на ветру жухлый чертополох, редкие оазисы диких груш увядали под августовским солнцем. В километре от лагеря шумела бурная, но неглубокая речушка, скрывая на дне своем склизкие замшелые камни. Я подворачивал штаны до колен и переходил ее вброд. Ледяные потоки жалили мои разгоряченные лодыжки. На том берегу росли невысокие черничные кусты, буйно расцветали похожие на яичницу ромашки, гнулся к земле густо-зеленый папоротник.
Лагерь просыпался рано утром. Приемник искал нужные радиочастоты, бойко стучал телеграф, рычали и фыркали грузовики, отправляясь по полуразведанной дороге за продовольствием. Мужчины отправлялись на охоту в лес, только военные оставались в карауле. Их карабины всегда были на взводе. Причитали старики, плакали дети и только, кажется, я один оставался с виду безмятежным.
Она тоже была здесь.
Впервые мы с ней встретились взглядами, когда грузовик, привезший меня, забуксовал в яме на полпути к лагерю. Я спрыгнул на горячий песок и помогал взрослым мужчинам, военным, вытолкнуть машину на дорогу. И среди тех, кто шагал мимо по обочине – унылых, отчаявшихся, уставших от долгого пути и палящего солнца – я увидел ее. Она была так же прекрасна, как когда я повстречал ее в первый раз, так же прекрасна, как когда я целовал ее губы и подглядывал сквозь щелки век за ее счастливым и взволнованным лицом. На ней было грубое холщовое платье до колен, волосы были заколоты в пучок на затылке вязальной спицей, а лицо покрылось грязными разводами, как бывает, когда пыль липнет к поту – или слезам. Но она все еще оставалась прекрасной. Она глянула на меня – словно током ударило. Сердце упало куда-то в желудок и забилось там часто-часто. Наверное, я покраснел. А она гордо вскинула голову и пошла себе дальше. Тогда я с важным видом залез в кузов и отвернулся – в надежде на то, что она будет смотреть мне вслед и думать о том, кого она потеряла.