— Здравствуй, Нина.
Мать кивнула ей в ответ.
Потом свернули с улицы Шаумяна на улицу Двадцать седьмого февраля.
Отсюда уже был виден их старый дом, укороченный на крышу. Камни, нанесенные дождями, громоздились один на другой, ступать приходилось осторожно, вглядываясь под ноги.
Поравнявшись с калиткой, мать остановилась, тоскливо посмотрела на разбитый дом и наконец без всякой надежды, будто нехотя, подняла крышку почтового ящика. Там лежало письмо.
— От папы, Степа! От папы?.. — Она не верила. И говорила так, словно все это ей снится.
Письмо было сложено треугольником. Отцовский почерк Степка узнал сразу. И растерялся… Слишком хорошо помнил он письмо военфельдшера Сараевой. А мать… Она ничего не знала. Сегодня же такой день… Их покинула Любаша. И Степка подумал, что письмо отца может мало чем отличаться от письма Сараевой и это убьет мать.
Но… Ни на хитрости, ни на раздумья времени уже не было. Мать развернула треугольник. И тогда Степка выхватил из ее рук письмо. И стал быстро рвать его на части.
Мать окаменела. Лицо ее превратилось в маску. Лишь несколько секунд спустя она истерически закричала:
— Степа-ан!
Степка уже и сам понял, что сделал глупость, что на белом свете случаются и будут случаться страшные вещи, которые ему не скрыть, не поправить. Он заревел, как маленький, и начал складывать обрывки мокрыми от слез пальцами. Помнится, будто бы, всхлипывая, он говорил:
— Ой, мамочка, я же хотел как лучше…
Они сидели на каменных ступеньках крыльца, читали письмо.
— «Дорогие мои, — всхлипывая, выговаривал Степка. — Не писал вам потому, что был ранен. Не волнуйтесь, рана пустяковая. Я опять возвратился в строй. Дорогие мои и любимые, я очень за вас волнуюсь, мне известно, что Туапсе сильно бомбят. Вам нужно эвакуироваться…»
Нет, нет… Степка ничего не придумывал. Отец писал именно так.
О фельдшерице Сараевой ни строчки, ни слова. Может, она все врала в письме? Может, помог майор Журавлев? А может, просто в жизни мужчин бывают такие истории, окончания которых лучше не знать…
Они читали письмо и плакали.
Старик Красинин, услыхавший крик Нины Андреевны, видимо, решил, что Мартынюки получили похоронную. Он стоял в своем саду, усыпанном осенними листьями, и, пыхтя самокруткой, смотрел через забор. Потом он кашлянул, негромко сказал:
— Царство ему небесное.
И снял картуз.