— Это из области сказок, — возразила Любаша.
— Почему?
— Жить одним днем — значит жить только настоящим. Но ведь настоящее — мгновение. Разве тебе не радостно мечтать о будущем или вспоминать прошлое?
— Мне радостно, когда ты со мной.
— А мне нет, — ответила Любаша тихо, без всякого сожаления.
— Нет, неправда. Это у тебя с перепугу. Испугалась, когда поняла, что в доме кто-то шныряет. Бывает… Ты же здоровая, нормальная…
Жора, кажется, не находил слов.
— На луну не вою… — Любаша вздохнула.
— Сверни папиросу. Еще не привык…
Они молчали совсем немного; Жора доставал кисет, газету. Потом он сказал:
— Я не об этом… Думаешь, я не понимаю? Думаешь, не способен на высокие темы колеса наматывать? Пойми же: дорога не та, рейс не подходящий. Пули свистят, бомбы падают. Убивают.
— Значит, можно обойтись без хороших чувств, без любви? Война все спишет?..
— Твоя мама не падала, когда тобой ходила?
— Я рассуждаю как ненормальная? — с иронией спросила Любаша.
Ее забавлял этот парень, глядевший на жизнь из-за своей шоферской баранки. Она догадывалась, что Жора привык к легкому успеху и едва ли был способен увидеть в девушке что-нибудь, кроме внешности.
— Тормоза у тебя прихватывают, — ответил Жора.
— Это хорошо или плохо?
— Неудобно в движении, — пояснил Жора и чиркнул зажигалкой.
При неверном свете огонька было видно, что Любаша сидит возле пианино на вертящемся табурете, а Жора — на крышке пианино, словно на садовой скамейке.
— Нужно открыть дверь на террасу, — сказала Любаша, — чтобы уходил дым.
— Лучше выйдем, — предложил Жора.
Она ничего не ответила — наверное, покачала головой.
Он встал, прошел в другую комнату. И дождь застучал дружнее, и потянуло свежестью: Жора распахнул дверь. Вернулся. Сапоги, подбитые железными подковками, цокали об пол, и дождь не мог заглушить их. Самокрутка плыла в темноте, как огонек ночного самолета.
— Я вот о чем… — сказал он и замолчал. Может, поудобнее устраивался на пианино. — Сейчас не время разворачиваться насчет больших материй. Твои сверстницы, между прочим, шинельки носят и пилоточки. Воюют. Предположим, не слишком шибко, на первой скорости. Но все равно, не щадят своих молодых жизней и красивой внешности… Ясно?
— Даже очень.
— Вот так… А если баранку в сторону философии крутнуть, то любовь, она не левый пассажир, она не просит: подвези, братец. А лезет нахально, как начальство. И захлопывает дверцу… — Он крепко затянулся, так, что комната озарилась. И выдавил: — Я тебя сразу полюбил.
— А я нет, — сказала Любаша.
— Что ж так? Сердцем не созрела или другой есть?