– А я рот раскрыла, уши развесила, – хотела было обидеться Фая, но он, веселый, похаживал по кухне, и ей с ним было не скучно.
Он шел сюда показать себя Саше. Впервые сегодня в оба рукава надел он гимнастерку. Увидел себя в оконном стекле не в опостылевшем халате, а подпоясанного, заправленного и понравился сам себе. И шел, чтобы Саша увидала его таким.
Сбив огонь, вспыхнувший на тряпке, примяв хорошенько тряпку о плиту, Фая оглянулась на дверь, шепотом сообщила:
– У Саши-то, мать у ей – немка!
– Знаю.
– Призналась? – обомлела Фая.
– А в чем ей признаваться? В чем она виновата?
– Дак война-то с немцами.
– И Сашин отец с немцами воевал, на фронте погиб.
– А я чо говорю! Сколь домов в городе, дак похоронки ведь в каждом дому. Народ обозленный! – И взглядом пригрозила. А потом словно бы вовсе тайное зашептала ему: – Не знать, дак и не подумать сроду. Женщина хороша, роботяща-роботяща. Ой, беда, чо на свете-то делатся!
И тут увидала руку его в рукаве:
– Ты чо? Не на войну ли собрался?
– Тихо, Фая, враг подслушивает!
Она и правда оглянулась, прежде чем поняла. Закачала головой:
– Вот Сашу обрадуешь… О-ей, о-ей…
С тем ушла к себе, а он сидел в коридоре на корточках, курил в холодную топку, ждал. Стукнула входная дверь, тяжелое что-то грохнуло на кухне. Саша, вся замотанная платком, обындевелая, перетаскивала от порога ведро с углем, улыбнулась ему:
– А я знала, что ты придешь. Иду и думаю: наверно, ждет уже.
И смотрела на него радостно. Он подхватил ведро у нее из рук:
– Как ты его несла, такое тяжелое?
– Бегом! Пока не отобрали.
– Опять под вагонами лазала?
– Под вагонами и собирала.
И оба рассмеялись, так ясно прозвучал у нее Фаин выговор.
– Говори, что с ним делать?
– Поставь. Я сейчас из ковшика оболью…
– А вот мы его под кран!
Он встряхнул ведро на весу, не стукнув, поставил в раковину, открыл кран. Зашипело, белый пар комом отлетел к потолку, запахло паровозом. Радостная сила распирала его. Отнеся ведро к топке, огляделся:
– Так! Сейчас мы щепок наколем…
– У нас нечем колоть, – из комнаты сказала Саша. – Я ножом нащеплю.
– Найдем.
Он отыскал на кухне под столом у Пястоловых ржавый косарь; без шапки, с поленом и косарем в руке выскочил на улицу. Смерзшийся снег у крыльца был звонок, полено далеко отскакивало, как по льду. Он гнался за ним, когда прошли в ногу братья Пястоловы. Старший был пониже ростом, коренаст и нес себя с большим достоинством. Он что-то спросил у брата и рукою в перчатке поощрительно потряс над шапкой у себя:
– Р-работникам!
Это и был военком, Третьяков разглядел у него на погонах по одной большой звезде. И, помня, что в тылу младшего по званию украшает скромность, приветствовал его, как положено: