- Для чего же он остался?
- Да вот... Сказал мне: "Ты, говорит, поезжай, - а я, говорит, останусь".
- А зачем?
- "Потому, говорит, что мне надо себе... другое приделение".
- Ну, и ты его приделил?
- Не я, а он сам приделился. Священник подвел Кромсая к окну, из которого видны были могилки, и говорит:
- Всмотрись-ка да "помяни гробы - они вечны домы": долго ли нам жить-то остается?.. Куда ты Павлушку дел?
Кромсай пенял, какое смущение запало в душу священника, и отвечал ему с широкой улыбкой:
- Что ты... Полно, батя!.. Неужли ты думаешь, что я Павлуньку загубил? Жив Павлунька!
- Ты подумай: у него мать Фаптея древняя. Если ей о сыне что-нибудь ужасное сказать - она помрет!..
Но ужасного ничего не было.
Кромсай рассказал только следующее: когда они с Пустоплясом выехали, то Пустопляс будто "все на самого себя обижался". "Что, - говорит, - дядя Кромсай, рассуди ты, какой я неахтительный, что никто меня очень не обожает! И всего у меня средства только одна старушка есть, только к ней к одной у меня есть и жалость на земле, - так что ни для кого, как для нее, я бы даже и в солдаты... Ведь я могу на Кавказ пойти и в офицеры выйти". А Кромсай ему и помог начать всю эту карьеру; он свел его к Николаю Андрееву Воробью, старинному орловскому маклеру, или "сводчику", а тот его как в хоровод завел и "определил идти по найму за бакалейщикова сына".
Священник, услыхав неожиданно такую развязку, молча присел на сундучок и только глаза на Кромсая выставил.
- Ну, ты, - говорит, - брат, жиган! недаром, видно, тебя вором кличут!
- А что же "кличут"!.. Кличут-то меня разно кличут, а у кого я что-нибудь украл? Ан я ничего не украл, а живу честно и благородно. Павлунька не так пошел, а семьсот серебра получил деньгами, да что еще, брат, гульбы было....Вот бы ты посмотрел!.. А он еще сто рублей прислал матери.
- Ну, лучше бы уж ты у него все последнее с плеч украл, чем этакое добро ему сделал.
- Чего он хотел, то ему и сделано... Чего ты на меня!..
- Ты, Кромсай, жиган, ты нехороший, дурной человек!
- Что ты это?.. за что?.. Разве пропал Павлушка? Он пошел служить богу и великому государю... Ты, сделай милость, в этом оставь меня!
- А сто рублей матери-то его... целы у тебя?
- А ты почем знаешь?
- Верно, не целы?
- Ну, если тебе открыто, то что же спорить... Не целы!
- Вот ведь какая твоя совесть!
- Что же совесть!.. Я их вез и довез до самой лощины. А тут звон услыхал и в зажор сел... Сделай милость - это хоть и на тебя доведись: провались хоть и ты под снег, так небось все покинешь, а одну свою душу начнешь спасать! Мерин биться стал... Я, брат, весь растерялся: и два куля хлеб а при мне были, - вез на просвиры, - и те оба там в зажоре погубил.