И чтобы разговор прошел не совсем впустую, пытался вызвать у Пьетро улыбку. Но тут же заводил снова — мрачно, с досадой, едва ли не упрашивая:
— За что вы меня невзлюбили?
Пьетро не знал, что сказать. Ему приятно было видеть, как Джакко перед ним лебезит.
— А я ведь всегда работал на совесть, спросите отца. И так и будет, пока Господь меня не приберет.
И в голосе его слышался вызов.
Эта неестественная настойчивость отталкивала юношу.
Старик пристально смотрел ему в лицо. Пьетро, робко на него покосившись, пытался высвободить руку.
Джакко силился улыбнуться, но выражение лица Пьетро отбивало у него всю охоту. А Пьетро чувствовал облегчение: теперь можно было просто уйти.
Как-то раз он спросил Джакко:
— А что Гизола?
Батрак весь встрепенулся, почуяв средство вернуть себе благоволение молодого хозяина, однако не решаясь им воспользоваться.
— Давненько вы о ней не вспоминали!
— Да где она?
Джакко столько всего хотелось сказать, и вместо того, чтобы ответить сразу, он почесал грудь. Сквозь прореху на рубахе виднелись темные соски с длинными волосками и раздутыми порами. Засаленный, пропотевший шнурок, на котором висел мешочек с образками, врезался в шею, оставляя отметину.
— В Радде, надо думать, — отвечал он негромко. И показал серпом на холмы Кьянти.
— Два месяца назад нам писала… Вон, видите? Радда — вон там.
— А письмо еще у вас?
— Старуха моя взяла. Наверно, у нее и хранится. Надеюсь! Черт возьми, не могла ж она его выкинуть!
Но говорил таким тоном, чтобы вселить неуверенность.
— Зачем же выкидывать? — спросил Пьетро. — Если вы ее любите, письмо должно быть у вас. Я хочу посмотреть.
Он говорил так, будто отстаивал какое-то право. Его враждебность к старику еще усилилась. А тот, озадаченный и заинтригованный, добавил:
— И кое-что еще она прислала.
И подмигнул.
— Что же? Небось, свою фотографию?
Джакко положил ему руку на плечо и тут же отдернул:
— Кто вам сказал?
— А что, не так? Отвечайте.
Джакко, лучась весельем, настроился на длинный разговор и, прислонясь к оливе, воскликнул:
— Точно!
Он смахивал на черепаху, которая, убедившись, что угроза миновала, начинает шевелиться.
Пьетро развернулся и, не говоря ни слова, в полном восторге зашагал к его дому. До Радды казалось рукой подать!
Слабо золотились колосья пшеницы, согнутые дождем и ветром в три погибели. Стебли были перепутаны и частью поломаны.
— Стойте, послушайте… — кричал вслед ему Джакко.
Маза сидела на пороге комнаты и вытирала тарелки.
— Ваш муж сказал, что у вас письмо Гизолы. Верно?
Старушка, которая много раз уже думала попросить кого-нибудь прочесть ей письмо, честно подтвердила. И после спросила: