— Это он сам вам сказал?
— А вы не хотели?
Он не стал ждать, пока она встанет, и вошел в комнату, перешагнув через Мазу, которой пришлось нагнуться пониже. Маза нравилась ему больше, но она точно так же, как и Джакко, наговаривала на Пьетро хозяину.
— Я сейчас! Не ищите в комоде — не найдете.
Пьетро вспыхнул и сказал только:
— Поторопитесь. Глупая вы женщина. Не понимаете моего к вам отношения.
Он боялся, что вот-вот появится Джакко, а при нем он говорить не мог. Временами взгляд старика вызывал в нем недоверие, а то и опаску.
Маза отыскала письмо и, прижимая его рукой к впалой груди, прежде чем отдать, предупредила:
— Только чтобы хозяин не узнал.
— Почему? И кто ему скажет?
— Почему — вы лучше меня знаете, — отвечала она, покраснев.
Потом пожевала губами, будто слюнявила дратву, собираясь вдеть в иголку.
Чтобы извлечь письмо, написанное под диктовку Гизолы кем-то из родни, поскольку сама она писать не умела, конверт неровно общипали по краям, и это покоробило Пьетро. Он прочел все письмо вслух: ее родители переболели корью, у тети Джузеппы не хватало молока для дочки.
Тогда он спросил:
— А где фотография?
Маза засмеялась, и эта ее вольность была ему по душе. Смеясь, она хлопала себя по бокам кулаками. Видны были ровные, еще белые зубы.
— На той неделе завалилась за комод, когда я пыль стирала.
И в самом деле, под вереницей святых, развешанных по стене вдоль бечевки, он заметил темно-синюю бархатную рамку — пустую. Это пустое место с белым листочком его умилило.
— И до сих пор так и не достали?
Теперь он был твердо намерен ее увидеть. Ему казалось, это его долг.
Но Маза, не желая, чтобы ее упрекали, возразила:
— Успеется еще! Кому об этом думать? Утром встаем рано, а вечером, как устанем, уже и сил нет.
— Я сам отодвину комод.
Когда требуется оказать уважение, он тоже берется за работу!
— Не пугайте меня!
Но прежней враждебности в ее глазах не было — в них была нежность, пусть смутная и неоднозначная.
— А что?
— Комод тяжелый, еще надорветесь. А я буду виновата.
Когда она о нем говорила, Пьетро казалось, его сейчас просунут куда-нибудь, как нитку в иголку.
— Не пугайте меня!
— Ну тогда помогите!
Они бы непременно поссорились, но тут она принялась убирать с комода, неторопливо, одну за другой, все безделушки: фарфоровую вазу с отбитыми краями, в которую была всунута толстенная охапка цветов, восковое изображение святой Екатерины под стеклянным колпаком, зеленоватый и мутный осколок зеркала.
— Потерпите, я сейчас.
Пьетро потянул на себя источенный жучком комод, зажатая между ним и стеной фотография упала на пол. Он поднял ее и, не отрывая глаз, понес к окну: сердце оборвалось, будто рядом ударила молния.