По дороге он набрел на Поджарофани — место, где делают привал пастухи, когда идут верхом. Это самый высокий участок дороги — она идет то под гору, то в гору, петляет и кружит между аретинскими Апеннинами и Монте ди Санта-Фьора, далекими и воздушными, как сам горизонт.
Из открывавшихся по обе стороны долин взмывали птицы, едва не задевая его крылом. И потом, будто не зная, куда податься дальше, пролетев немного вкось, канули обратно в глубины.
В деревню он пришел усталый и взвинченный. Временами его возбуждение как будто унималось, и тогда ему рисовалась тягостная сторона дела. Он знал, что от отца ему попадет, и что почти все решат, что он поехал к Гизоле потому, что они любовники.
Миновав первые дома, он пропустил вперед побелевшую от пыли повозку.
У одной женщины, которая, заметив его, так и не сводила с него глаз, хотя вода из кувшина, стоявшего под желобом источника, уже лилась через край, он спросил про Гизолу. И узнал, что она живет у Лючии, старшей сестры, которая вышла замуж. Он попросил показать ему дверь и вошел — но тут же спустился назад и постучал.
Еще три женщины собрались уже на улочке и стояли, гадали, кто бы это мог быть. Тогда, чтобы скрыться от их взглядов, он поднялся по ступенькам, не дожидаясь ответа.
Навстречу ему по лестнице спускалась Лючия, с которой он как-то виделся в Поджо-а-Мели. Он спросил, даже не поздоровавшись:
— А где Гизола?
Не будь Лючия ее сестрой, он бы рассердился — зачем она сразу не сказала, или она не знает, как он любит Гизолу?
Тогда Лючия, видя его нетерпение, ответила:
— Наверху.
— Так позови, — воскликнул он со злостью. — Ладно, я сам.
Но Гизола, услышав его слова, вышла сама.
За эти несколько дней она еще посмуглела, юбка разошлась по шву и мела пол.
Оба стояли и молча смотрели друг на друга, так что Лючия вернулась на кухню к плите.
— Почему ты не у родителей?
Она все смотрела на него, не говоря ни слова. Потом с искренним изумлением спросила:
— Ты меня еще любишь?
Он встревожился:
— Зачем ты спрашиваешь? Почему я не должен тебя любить?
И схватил ее за руку, как будто хотел заломить. Она, не поднимая глаз от пола, подалась, не сопротивляясь.
— Зачем ты так одета… А вдруг кто увидит?
И повторил, желая знать, что она скажет:
— А вдруг кто увидит?
Но Гизола молчала, словно обидевшись, и Пьетро почувствовал раскаяние — как будто ударил животное, а потом понял, что зря.
— У тебя ноги видны… и юбка расходится.
Это вырвалось у него помимо воли, и он готов был расплакаться. Чтобы побороть искушение, он взял Гизолу за руку и подтолкнул к ее комнате. Она отшатнулась, уворачиваясь — юбка разошлась окончательно, открыв бедро. Гизола покраснела. Тогда он обнял ее, спрятал ее лицо у себя на груди — ей не надо его стесняться!