— Так-то ты меня любишь?
И первой подставила ему губы. Он заколебался и снова позволил пьянящему чувству захватить его целиком.
И Гизола, желая ему отдаться, чтобы убедить потом, что она беременна от него, спросила:
— Зачем ты сейчас меня ласкал?
Пьетро не хотел говорить. Но Гизола воскликнула:
— Знаю. Я догадалась… Теперь ты ласкаешь меня по-другому! Ты тоже меня хочешь. Иначе и быть не может. Впрочем, если пожелаешь, я твоя.
Но тут Лючия позвала их на кухню, и они пообедали втроем: шурина Гизолы не было в Радде.
Часа в два пополудни Пьетро стал подумывать о возвращении домой и сказал об этом Гизоле. Она уже успела забыть, и теперь воскликнула беспечно:
— Ночуй у нас.
— Отец будет ждать. Ты же знаешь, он еще хуже разозлится, и на тебя тоже.
— Ночуй здесь, — уговаривала Гизола. — А я приду тебя поцелую, как в тот раз в Сиене.
Тут он испугался, что кончится тем, что они переспят вместе, и отказался. Гизола угадала его мысль и возразила:
— Мы же бываем вместе днем и ничего плохого не делаем.
И с невинным видом добавила:
— Клянусь, что ты меня не тронешь, ведь ты же не хочешь…
— Неправда. Но сперва ты должна стать моей женой. Я сам тебе это говорю, потому что люблю тебя.
Но Гизола, все тело которой было напоено желанием, как губка маслом, ушла в другую комнату и закрыла за собой дверь. Пьетро уже не знал, дожидаться ее или идти, но она почти сразу же вышла. Чуть не со слезами в голосе он сказал, подстраиваясь под ее тон:
— У нас еще будет время. А сейчас — принесем эту жертву. Так надо.
И, взяв ее за талию, встряхнул:
— Скажи что-нибудь.
Гизола спрятала лицо в передник, столь естественно изобразив невинность, что кто угодно бы обманулся.
— Зачем ты прячешься? Не надо. Я не хочу.
Сплетя вместе руки, они спустились по лестнице. Гизола смотрела так робко и стыдливо, что Пьетро ее стало жалко, и ему уже не верилось, что он способен был ее упрекнуть.
Внизу Гизола прислонилась к дверному косяку. Пьетро шагнул на улицу и ждал от нее хоть слова, но она, казалось, и думать о нем забыла, и он не сказал ей больше ничего и медленно побрел прочь. И не раз готов был вернуться.
Гизола очнулась и посмотрела на место, где он недавно стоял. И, оттолкнувшись обеими руками от косяка, всем телом подалась вперед. Потом вошла в дом. Сестре она не обмолвилась о Пьетро ни словом.
От любви Пьетро Гизола словно опомнилась. Она чувствовала, что должна его обмануть, чтобы он ее не унизил. Чем сильней и безумней была его любовь, тем упорней ей нужно было защищаться: не потому что ее к нему влекло, не потому что она хотела восстановить свое доброе имя — просто нельзя было допустить, чтобы Пьетро все узнал. Она хотела одержать верх, заставить принять себя такой, какая есть, хотела, чтобы и он запачкался той грязью, от которой сама она так и не смогла уберечься.