Пока мужчина вспоминал своего призрачного собеседника, незнакомец, проникший в комнату, приблизился к ложу, чем‑то шурша в темноте. Обитатель покоя подобрался, приготовился… и окаменел, уловив запах сдобы и корицы. Умопомрачительный запах, который сегодня жадно вдыхали посетители «Кабаньего Пятака». Нет, не может… теплая мягкая рука легла магу на грудь. Стряпуха прижалась к жениху, уткнувшись носом в плечо, и затихла. А он лежал, боясь даже дышать, боясь, что его неистово бьющееся под этой ладонью сердце разбудит спящую.
Женщина. Рядом с ним.
Давно забытые чувства взметнулись, будто пламя. Неужели она… нет, неправда. Ошибка. С ним такое просто не может… мужчина подавил стон, когда Василиса прижалась теснее, что‑то бормоча. Кровь грохотала в ушах, но даже сквозь этот грохот маг разобрал:
— Жених называется, а сам на другую смотрит… — она обиженно сопела, но глаза были плотно закрыты.
Грехобор скрипнул зубами. Успокоиться. Надо успокоиться. Она просто бормочет во сне. Если он сейчас ее разбудит, то она развернется и уйдет. Навсегда. А ему не хотелось — больше всего на свете не хотелось! — ее терять. Уж лучше просто лежать так. Слушать ее дыхание, чувствовать ее запах. Он ощущал себя почти человеком, когда она находилась рядом.
Девушка продолжала сладко сопеть и время от времени терлась носом о его плечо, вынуждая мага замирать, кусать губы и давиться глухим беззвучным стоном. И, словно почувствовав неуловимую дрожь, волной прошедшую по телу, Василиса мягко погладила напряженную мужскую грудь.
Это было уже чересчур. Грехобор задохнулся от переполнявших его противоречивых чувств. Хотелось прижать к себе эту желанную смешливую и самоуверенную кудряшку, хотелось жадно касаться ее, и при этом страшно становилось при одной мысли, что этим может напугать, обидеть, потерять навсегда.
Но он слишком долго был один. Слишком долго жаждал ласки, обычной человеческой ласки, пусть даже замешанной на жалости… Поэтому он не мог сейчас отказаться от предложенного тепла, даже, если это станет ошибкой.
Маг осторожно приподнялся на локте, разглядывая свою избранницу. В слабом свете луны, льющемся из окна, она казалась какой‑то призрачной и оттого еще более желанной. Грехобор коснулся разметавшихся по подушке кудрей. Осторожно убрал непослушные локоны от спокойного лица. Провел кончиками пальцев по нежным скулам, шее, мягкому плечу, скользнул по запястью, коснулся кольца, которое она надела зачем‑то на безымянный палец, и замер, переведя взгляд на молочное тело.
На Василисе не было ничего, кроме нижней рубашки. Весьма, хм, короткой… Слишком короткой. Особенно в глазах мужчины, девять лет не лежавшего рядом с полуодетой женщиной. Маг напомнил себе, что нужно сдерживаться, ведь она, наверняка, попала в его покой по какой‑то ошибке (надо сказать этой ошибкой, настоянной на вишне, недвусмысленно и сладко пахло от ее губ), что он, по сути, пользуется ее беспомощностью, но… Боги, какая она была красивая! И в свете луны казалась мраморной…