— Пора идти, — сказал капитан. — Пойду расплачусь…
— Уже уплачено, — сказал Решевский.
— А кто тебя об этом просил?
Он произнес эту фразу с нескрываемой злостью, даже голос сорвался.
— Игорь, — сказала Галка, — не надо… Прошу тебя.
Весь вечер Волков старался незаметно заглянуть ей в глаза, словно надеялся прочитать там важное для него, но так и не смог ничего прочитать.
На выходе из ресторана капитана перехватил Мокичев. Прощаясь, крикнул: «В нашу контору приходи в понедельник… А впрочем, завтра увидимся, старик!» — и помчался догонять свою компанию.
— Пойдем пешком, — предложила Галка.
— Можно, — сказал Игорь Волков, а Станислав Решевский промолчал.
Они свернули направо и пошли по улице Комсомольской, той самой, где встретились днем.
Было около полуночи. На соседней улице залязгал вдруг трамвай, потом все стихло, и только шорох шагов нарушал тишину да цветущие липы стояли на их пути.
Все трое молчали, но каждый из них вел мысленный разговор с двумя другими и с самим собой, странный разговор, потому что из троих собеседников лишь один был воплощен во крови и плоти, а остальных он смоделировал сам.
В тишине, нарушаемой лишь редкими звуками ночного города, шел бурный спор о жизни, и самым удивительным было то, что никто не мог победить в этом споре, и все стороны были правы.
Улица была длинной, и люди шли по ней, продолжая молчаливый разговор друг с другом.
«Мне кажется, — подумал Решевский, — надвигается нечто не известное… Так оно, наверное, и должно быть?»
Он ощутил, как Галкина рука скользнула к его локтю, осторожно прижал ее руку, посмотрел налево и увидел, что Волкова она тоже взяла под локоть.
«Их двое, а я одна, — подумала женщина. — Какие чувства я должна испытывать сейчас? Угрызения совести по отношению к первому, неловкость, смущение, страх перед обоими… Кто из них ближе для меня?..»
Она хотела освободить руки, которые лежали на запястьях идущих с нею рядом мужчин, только не решилась сделать это.
«Нужно ли мне думать о них вообще? — спросил себя капитан. — Ведь жизнь моя начинается снова…»
На несколько километров тянулась улица, любимая улица Волкова, и, подумав об этом, он уточнил: любимая в прошлом.
«Но улица не виновата, — решил он, — пусть остается в памяти такой, как помнил о ней там…»
Теперь на улице лежала ночь, и улица приобрела иное обличье. Она стала у́же, посуровела и словно насторожилась. Особняки угадывались в густой темноте размытыми пятнами, и лишь фонарь над номером дома напряженно и зорко всматривался в прохожих.
Они поравнялись с тем домом, что выстроили на пустыре в отсутствие капитана. Здание поднялось выше старожилов и, словно корпус плавбазы среди траулеров, стояло у улицы-причала с рядами погашенных и освещенных окон-иллюминаторов.