Саймон сделал еще один глоток коньяка.
— Я намерен вести себя именно так, Педжет. У меня будет возможность заново познакомиться с леди Педжет перед уходом? — Саймон собирался лишь поздороваться и по возможности положить конец древней вражде, но также хотел узнать, дома ли она.
— Джулианна уехала с Надин Д’Аршан, давней и любимой подругой семьи, чтобы навестить Амелию, — ответил Педжет, вытянув свои длинные ноги. — А ты, похоже, в весьма недурном настроении, Гренвилл. Как ты поживаешь на самом деле?
Все внутри мгновенно сковало напряжением. Чтобы скрыть это, Саймон принялся, скрестив ноги, невозмутимо потягивать коньяк. Самым мудрым в любой ситуации было оставаться как можно ближе к правде.
— Находиться дома — это почти как попасть в другой мир. Все осталось тем же самым… И все изменилось.
Педжет пристально посмотрел на него:
— В самом деле, ты оказываешься в совершенно другом мире. Хорошо помню это чувство. Будто тебя поймали в ловушку. И ты обречен, как ни вертись.
Саймон судорожно дернулся. У него не было ни малейшего желания обсуждать безвыходное положение, в котором он оказался. Но как прав был Педжет!
— Я счастлив быть сейчас со своими мальчиками.
— И это надолго?
Саймон поставил бокал.
— Думаю, у меня в запасе месяц, возможно, два.
Помрачнев, Доминик заметил:
— Когда я попал в эту ловушку, в мир Уорлока, у меня не было детей, не было Джулианны. В то время я был обручен с Надин, но считал ее погибшей. Просто не могу себе представить, как ты это делаешь, Саймон. Как, черт возьми, возвращаешься во Францию, в Париж, где — кто бы мог подумать! — теперь господствует террор? Как оставляешь свою семью?
Саймон хладнокровно ответил:
— У меня родственники в Лионе. Ты это знал? Мой дедушка по материнской линии был французом. Почти весь город казнили за сопротивление Республике, включая и всех моих родственников. Так что о возмездии, на которое способен комитет, я знаю абсолютно все.
Саймон старался казаться невозмутимым, но к горлу предательски подкатила тошнота.
Он, несомненно, попал в ловушку. Это был факт — ощущение, — что он жил одним днем.
— Смерть — повсюду, и никого не печалит это больше, чем меня, потому что я — такой же француз, как и англичанин, — сказал Доминик. — Но сейчас, когда Робеспьер пришел к власти, стало еще хуже, чем прошлым летом, гораздо хуже. Видит Бог, я не собираюсь указывать тебе, что делать. Но позволь мне сказать только то, что я никогда не был счастливее, чем сейчас, Саймон. Я всем сердцем люблю мою жену и мою дочь. Раньше меня мучили ужасные ночные кошмары. Это истинное чудо — проснуться утром с улыбкой на лице, с радостью предвкушая новый день!