Слезы катились по лицу комдива в седые усы.
* * *
Бои становились все ожесточеннее. Дивизия неуклонно продвигалась вперед, но за каждый шаг приходилось платить дорогой ценой. Наташа уже не думала, что все летящие пули, снаряды и осколки не имеют к ней никакого отношения. Однако в глубине души она по-прежнему не допускала мысли, что ее могут убить, и беспричинно верила в свое солдатское счастье.
В это утро у разведчиков выдался свободный часок. Взялись за письма. В первую зиму Наташа писала матери редко: слишком больно было вспоминать о прощании в эшелоне. Теперь она писала почти ежедневно. Письма были короткие, всего в несколько слов.
«Дорогая мамочка, — писала Наташа, лежа на бруствере и подсунув под листок полевую сумку, — за меня не беспокойся. Я в безопасности. Если бы ты знала, какой замечательный у нас хозяин!.. Ни с кем, кто находится с ним рядом, ничего случиться не может…».
В эту секунду шальной осколок снаряда сорвал с головы пилотку, коснулся волос и упал перед ней, пробив листочек письма. Рука с огрызком чернильного карандаша застыла в воздухе.
— Опасность воздушного нападения миновала. Отбой! — произнес рядом с ней голос, подражающий московскому диктору.
Она оглянулась и увидела Аршинова. Они рассмеялись.
«…Так что ты не волнуйся…» — продолжала она.
К брустверу подполз Попрышкин:
— Нет ли у тебя, Наташа, ниток?
— А зачем тебе?
Попрышкин замялся. Неделю тому назад Аршинов представил его к ордену Красной Звезды. Но в отделе кадров произошла заминка.
— Так вот убьет, и поносить его, орден-то, не успеешь, — сказал Попрышкин. — Хоть бы сняться с ним и домой карточку отослать.
Он взял у Наташи суровую нитку и стал обшивать маленькое аккуратное отверстие над левым карманом гимнастерки.
— Хочу заранее подготовиться, — смущаясь, сказал Попрышкин. — Как получу — сразу надену и прямо к фотографу.
Наташа поднялась:
— Пойду послушаю, не болтают ли чего немцы…
Она пошла к блиндажу комдива, где стояла рация.
Грызлин сидел в своем блиндаже, облокотившись на небольшой складной столик.
— Да, не уберег я тебя, — вполголоса говорил генерал. — На Колчака вместе ходили…
Минуту спустя он прибавил, разведя руками:
— Да где же всех вас, родные мои, мне уберечь?
Генерал обернулся к сидевшим в блиндаже офицерам и глухо сказал:
— Считают, что генерал озабочен только общим исходом сражения. Не знаю, кто как, а я уже четверть века командиром, и каждый раз больно, когда падает человек. Но землю-то нашу нужно освобождать, — повторил он слова, которые Наташа уже не раз слышала от него. — Нужно, — отвердевшим голосом сказал он еще раз.