Раз плакать не выходила, то Лизанька оскорбленно отвернулась к окну…
…маменька, которая точно позабыла, что видела Лизавету шляхтянкой, хлопотала возле Греля…
И Лизанька, вновь оскорбившись от этакого предательства, отвернулась от окна. Уж лучше будет она смотреть на государев портрет, поднесенный в прошлом годе благодарным купечеством, и от подарка этакого папенька отказаться не мог, ибо портрет писали масляными красками, богато. Государя изобразили в мундире, на белом коне и с саблей, вид он имел грозный, отчего Лизаньке вовсе не по себе сделалось.
— Разве я не просил тебя погодить? — поинтересовался Евстафий Елисеевич, понимая, что ответа не получит. — Просил. Но ты вновь решила по-своему. Сбежала. Обвенчалась. И что теперь?
— Теперь я развода хочу.
— На каком основании?
— Он не тот, за кого себя выдавал!
Под копытами государевого коня лежали веси и долы королевства Познаньского, виднелись крохотные городки и совсем уж жалкие хаты…
…а рама не на одну сотню золотом потянула, дубовая, с виньетками и коронами в четырех углах…
— То есть, он представился тебе чужим именем? — вкрадчиво поинтересовался Евстафий Елисеевич.
— Нет! Он… он не Себастьян!
— А он называл себя Себастьяном?
Лизанька насупилась и часто задышала: вот злости никакой на папеньку не хватает! Прекрасно же он все понял, но лезет со своими вопросами…
— Нет, — вынуждена была признать Лизанька. — Он… он дал понять, что…
— Каким же образом?
— Таким! Он мне комплименты говорил! И руку целовал! И замуж позвал!
— Лизавета, — Евстафий Елисеевич закрыл глаза и заставил себя досчитать до десяти. Язва заныла, должно быть, этаким способом выражая сочувствие. — Он за тобой ухаживал, а ты эти ухаживания приняла… и ты сама предложила бежать…
— И что?
— И то, что у тебя нет оснований для развода.
Лизанька не привыкла к отказам.
И к подобным дурацким ситуациям. И уж тем паче не привыкла, чтобы ее, Лизаньку, виноватой делали. А у нее, между прочим, голова болит… и вообще, она себя дурно чувствует… может, супруг новоявленный вовсе травит ее…
Она оттопырила нижнюю губу, как делала в глубоком детстве, когда на эту ее гримасу маменька зело умилялась, и папенька умилялся, и все знакомые, которым случалось с Лизанькой дело иметь, тоже умилялись…
— Как нет? Я… я за между прочим, не в себе была!
— Это когда ж? Когда письмецо писала, побег предлагая? Или когда в храме браком сочеталась? Или в гостинице той? — Евстафий Елисеевич сдвинул портрет государя, за которым обнаружился сейф новейшей конструкции.