— Очень рада, что ты смогла к нам присоединиться, — пролаяла герцогиня. — Хотела бы познакомить тебя с графиней Гермон и ее очаровательной дочерью...
— Мы знакомы, — буркнула Эмили в тарелку.
— Простите, не помню, чтобы нас представляли друг другу, — прощебетала графиня, крохотное существо, почти утонувшее в море шелка, и голос у нее был тонкий, птичий.
— Маман, — заговорила Сесилия с французским прононсом. — Мисс Скарборо — та самая бедняжка, о которой шла речь в салоне баронессы Гутвильд. На прошлой неделе, разве не помнишь? Несчастной пришлось долгие годы тяжко трудиться в пансионе мисс Винтерс.
Джастин положил ложку и отодвинул тарелку. Даже Гарольд перестал хлебать суп и с интересом уставился на девицу, а та вошла в роль, глаза ее задорно заблестели.
— Такая маленькая, а очень предприимчивая, усердная. Помнишь, как ты чистила мои сапожки и туфельки? И как старалась!
Эмили вспомнила, как визжала Сесилия, обнаружив дохлую мышь в носке своей новой кожаной туфли.
— Старалась на славу, ничего не скажешь, — усмехнулась в ответ Эмили.
Сесилия зло посмотрела на нее, но быстро пришла в себя и одарила Джастина восторженным взглядом, от чего Эмили едва не стошнило.
— Должна сказать, ваша светлость, что в свете только о вас и говорят. Во всех салонах Лондона только и слышишь, что о вашем великодушном поступке. Вы проявили редкое благородство, когда решили открыть свое сердце и дать приют в вашем доме несчастной сиротке. И как здорово, что это случилось именно в рождественские праздники, когда все горят желанием протянуть руку помощи обездоленным! Я слышала, что многие хотят создать благотворительное общество и назвать его в вашу честь, чтобы постоянно оказывать поддержку этим... — Сесилия хитро посмотрела на Эмили и закончила: — Оборванцам.
Джастин встретился взглядом с Эмили, и в его глазах при неверном свете газовых светильников читалась грусть.
— Это самое меньшее, что я мог сделать, — тихо сказал он.
— Почему же? — возразила Эмили. — Мог бы сделать еще меньше, если б постарался. — И поднесла к губам бокал на высокой ножке.
Эмили чуть не поперхнулась, когда горло залила густая сладкая жидкость. «Молоко, — догадалась девушка, — а на пунцовых губках Сесилии небось блестят капли вина». Она тщательно вытерла рот салфеткой, чтобы не образовались белые усы. «Выходит, Джастин велел налить мне молока, как младенцу». Эмили бережно поставила бокал на место, будто боялась разбить, и одарила Сесилию кротким взглядом кролика, застывшего перед разинутой пастью удава.
— Мой опекун — само благородство и великодушие, — медленно сказала Эмили, перевела взгляд на Джастина и осведомилась: — Я правильно говорю, папочка?