— Что такое, синьор?
Уоллингфорд медленно опустился на скамью.
— Я ее недостоин. Хотя есть ли на земле достойный мужчина?
— Это не так, синьор. Вы хороший человек. Хотя бы потому, что видите в ней добро.
— Она ангел. Она жила в чистом непорочном мире, а я склонил ее к греху. Я спал с ней.
Монах промолчал.
Уоллингфорд облокотился руками о колени и уставился в пол.
— Она была девственницей, а я лишил ее невинности, потому что не смог устоять перед соблазном.
— Это грех, — сказал монах. — Но ведь вы женитесь на ней, правда?
— Женюсь. Я поклялся в этом перед Богом. Но я все равно не должен был ее соблазнять. — Он понизил голос: — Но ведь были и другие, отец, очень много других до нее. Я спал с женщинами с пятнадцати лет, не задумываясь о браке. Соблазнял замужних женщин — домогался их и прелюбодействовал, ведомый лишь собственными желаниями. — Он сжал руки в кулаки и прижал их к глазам. — Я еще могу исправиться, или я хочу слишком многого?
— Сын мой, чтобы измениться, нужно осознать ошибки прошлого и постараться избрать иной путь в будущем. — Голос монаха звучал невероятно мягко и спокойно.
— Я постараюсь. Я буду ей верен и никогда не причиню боли.
— Тогда почему вы испытываете страх, сын мой?
— Потому что раньше я никогда не мог устоять перед соблазном, и не знаю, смогу ли. — Из его измученной души вырвались рыдания. — Как я могу обещать ей верность, когда мои губы целовали стольких женщин? Как могу предложить ей эту руку, которая многих женщин склонила к измене?
— Сын мой, на то нам дана воля — драгоценный дар, посланный нам Всевышним. Каждый человек волен выбирать, грешить ли ему или нет. И совершая грех, он каждый раз делает выбор.
Уоллингфорд ничего не ответил. Пламя свечей подрагивало, отбрасывая золотистый свет на мрамор и позолоту алтаря. Уоллингфорд почувствовал, как что-то тяжелое опустилось ему на голову — то была ладонь монаха.
— Я могу предложить вам прощение Господне. Но думаю, сначала вы захотите простить себя сами, верно?
Уоллингфорд закрыл глаза.
— Полагаю, что так.
Монах произнес несколько слов на латыни, но говорил так тихо, что Уоллингфорд не смог ничего разобрать. А потом тяжесть исчезла. Он знал, что получил благословение, но, выйдя из молельни спустя некоторое время, совершенно не чувствовал, что изменился.
На улице его ослепило заходящее солнце, отражающееся от белого мрамора фасада.
Закат?
Уоллингфорд вытащил из кармана часы, ошеломленно посмотрел на циферблат, потом тряхнул головой и посмотрел снова — три часа. Он провел в соборе целых три часа!
Уоллингфорд огляделся по сторонам в поисках часов на стене какого-нибудь дома, но не увидел ни одних. Его взору предстало лишь солнце, медленно опускающееся за черепичные крыши домов.