Мир расплылся — это у Холстона выступили слезы. Эллисон говорила правду: вид изнутри был обманом. Холмы оказались теми же, он узнал их сразу — сколько лет он прожил, рассматривая их, — но цвета были совершенно другими. Экраны внутри бункера и обнаруженные женой программы каким-то образом заставляли яркую зелень выглядеть серой. И непонятно, как удавалось убрать все признаки жизни. Этой поразительной жизни!
Холстон очищал линзы камер от грязи и гадал: а вдруг медленно нарастающая расплывчатость картинки на экране тоже ненастоящая? Грязь на линзах, несомненно, имелась. Он видел ее. Но вдруг это была обычная грязь, а не токсичный налет, оседающий из воздуха? Может быть, обнаруженная Эллисон программа изменяет видимое? Голова Холстона кружилась от такого количества новых фактов и идей. Он сейчас походил на взрослого ребенка в огромном мире, — нужно было сразу понять столько всего, что даже в голове зашумело.
Расплывчатость настоящая, решил он, счищая последние следы грязи со второй линзы. Это просто наложение — фальшивые серые и коричневые цвета, которые должна использовать программа, чтобы скрыть зеленые поля и это синее небо с пушистыми облаками. От людей прятали настолько чудесный мир, что Холстону пришлось сосредоточиться, чтобы не бросить работу и не застыть с открытым ртом.
Он очищал вторую из четырех камер и думал о фальшивых стенах под ним и о программах, изменяющих снятое. Он гадал, сколько человек в бункере об этом знают. Или никто? Какая нужна фанатичная преданность, чтобы поддерживать такую гнетущую иллюзию? Или же это стало секретом еще до последнего восстания? Никому не известная ложь, живущая уже несколько поколений, — набор программ, о которых не знают люди, программ, продолжающих работать в компьютерах бункера? Потому что если кто-то о них осведомлен, если эти люди могут вывести на экраны какую угодно картинку, то почему бы не показать что-нибудь приятное?
Восстания! Возможно, все это было задумано для того, чтобы они не вспыхивали снова и снова. Холстон наложил защитную пленку на вторую линзу и задумался — а вдруг эта мерзкая ложь о неприятном мире снаружи была неудавшейся попыткой отбить у людей желание выйти? Не мог ли кто-нибудь решить, что правда хуже, чем утрата власти и контроля? Или причина еще более глубокая и зловещая? Страх перед незапуганными, свободными, рожденными без ограничений детьми? Вариантов было много, и все казались ужасными.
А как же Эллисон? Где она? Холстон обогнул угол бетонной башенки, направляясь к третьей камере, и увидел знакомые, но теперь выглядевшие странно небоскребы далекого города. Зданий там оказалось больше, чем он привык видеть. Некоторые выросли по сторонам, а одно доселе невиданное строение высилось на переднем плане. Другие — те, которые он знал наизусть, — оказались совершенно целыми и сверкающими, а вовсе не покореженными и искрошившимися. Холстон смотрел на вершины зеленых холмов и представлял, что в любую минуту увидит там Эллисон. Нет, это было глупо и нелепо. Откуда она могла узнать, что его изгонят именно сегодня? Вспомнила о годовщине? Даже пропустив две предыдущие? Холстон выругал себя за прежнюю трусость, за напрасно потраченные годы. Ему надо было пойти к