— Жизнь изменчива. Слишком часто мы забываем об этом, готовясь к радости, которая погибает в пути, или дрожа перед злом, которое так и не настигает нас.
— И это все, Марк? — он уловил разочарование в ее голосе. — Это зло, этот… ужас уже на пороге.
Часто простое высказывание мысли вслух как бы усиливает ее мучительность до пределов терпимого. Так сейчас произошло с Изоттой. Применив к себе этот оборот речи, она, охваченная ужасом, утратила ту толику храбрости, которая еще поддерживала ее.
Ее руки высекли из клавиши резкий диссонанс, голова поникла, и Изотта, всегда гордая и сдержанная, склонилась над инструментом и зарыдала, словно обиженный ребенок.
Это продолжалось не более нескольких секунд, но достаточно долго, чтобы сидевшие на лоджии, удивленные взрывом звуков, осознали происходящее.
Донна Леокадия поспешно пересекла комнату, охваченная материнским беспокойством и, несомненно, почти уверенная в источнике этого несчастья. Остальные следовали за ней.
— Что вы сказали ей? — гневно потребовал Вендрамин.
— Сказал ей?
— Я требую!
Доменико втиснулся между ними.
— Вы с ума сошли, Леонардо?
При виде этого Изотта, взяв себя в руки, встала:
— Мне стыдно за вас. Просто мне немного нехорошо. Мама, я пойду.
Вендрамин обратился к ней с участием:
— Дорогое дитя…
Но графиня мягко отстранила его.
— Не сейчас, — попросила она.
Мать и дочь удалились, а граф, объявивший, что вся суматоха вызвана недомоганием девочки, повел Вендрамина обратно на прохладу лоджии, предоставив двум другим следовать за ними.
Но Доменико задержал Марка-Антуана. Он явно колебался.
— Марк, друг мой, не проявляете ли вы неосторожность? Не поймите меня неправильно… Вы знаете, что если бы я мог изменить ход событий, я бы не пожалел сил…
— Я постараюсь быть осмотрительнее, Доменико, — коротко ответил Марк-Антуан.
— Надо подумать об Изотте, — продолжал венецианец. — Ее судьба достаточно тяжела.
— Вы действительно понимаете это?
— Не думаете ли вы, что я слепой? Что я не вижу, не понимаю вас обоих?
— Освободите меня от отчета. Если вы так сопереживаете Изотте, почему ничего не предпринимаете?
— Что здесь предпринять? Вы видите, как мой отец подлизывается к нему сегодня, потому что Вендрамин привел доказательства своего могущества. Это выражение любви моего отца к Венеции. Против этого самоотверженного взрыва патриотизма, когда он готов пожертвовать всем, что имеет, тщетно бороться. Разве вы не видите? Мы должны смириться, Марк.
— О, я смирился. Но в своем смирении я выжидаю.
— Чего?
— Подарка от богов.
Доменико по-прежнему удерживал его.