Всех немцев в 24 часа выселили из пограничного Крыма в первые же дни войны. Комсомольский вожак Яшка Цапфер из семьи екатерининских ещё переселенцев в это время наглухо заблудился с звеном пионеров-следопытов в районе Мангупа…
— Продолжаем движение навстречу отряду Ибрагимова, — не то скомандовал, не то припомнил Фёдор Фёдорович.
В городе оставались не одни только арьергардные части вермахта, да какие-нибудь не успевшие вовремя убраться штабы тыловых служб. Ну и предатели, которых немцы понабирали не только из татар, но и русских, здешних кавказцев, да и мрази других национальностей. Поэтому Володька не удивился, когда передовой разъезд из трёх всадников шарахнулся и попятился, рассыпанный пулеметной очередью немецкого МГ и… отчаянной матерщиной, с которой прилично было бы оборонять Севастополь в 41-м.
Разъезд разведчиков как раз въехал на мост. Пулемётная дробь смешалась с дробным перестуком копыт по деревянным шпалам.
— Наши? — удивился Володька, высунув вихрастую голову над дощатым бортом телеги, в которой въезжало на окраину Симферополя имущество разведгруппы под охраной их с Серёгой (с некоторого времени именно их — считал Володя) поистине, «героического» пулемёта.
— Спрячься, дура! — лениво шлёпнул его по русой макушке Хачариди, как ни в чём не бывало продолжая лежать на спине, беспечно жуя соломинку из подстилки и жмурясь на жидковатое апрельское солнышко. — Какие, на хрен, наши…
Володька зарылся лицом в солому, сушенную больше человеческим теплом, чем солнцем.
— Так ведь?
— Как ведь? — передразнил его Серега в своей обычной, малопонятной, честно говоря, манере — возьмёт и вывернет твои слова как наизнанку, а то и просто повторит, но чувствуешь — подкалывает.
Впрочем, с той же обстоятельной ленцой он уже засаживал сверху ствольной коробки пулемёта магазин и… Только солома порхнула: кувыркнулся за дощатый борт, крикнув:
— Я под мост, ты на мост!
— А на мосту ворона… — проворчал Володька, вскидываясь на локти, — нахватался-таки у своего кумира — и подтягивая свой «шмайссер» за шлёвку ремня.
Зачем Сергею Хачариди понадобилось под мост нырять, он понял уже после того, как весь почти отряд засыпал нехитрое уличное укрепление немцев шквальным огнём: захлопали винтовочные выстрелы, зачастили пулемёты, закашлялись «шпагины»…
Застрекотал по-сорочьи и Володькин МП-40.
Защитники моста, мгновенно протрезвев и сообразив, что сопротивление наступающей силе просто самоубийственно, тотчас же заткнулись и, видимо, отступили.
Вот тут-то с береговой низины и врезал памятный «чешский трофей» Хачариди. Когда Серёга успел сообразить, что, отступая, бойцы «русского батальона» — с высоты противоположного берега не видимые — будут непременно просматриваться снизу, в створ берегового овражка? Непонятно. Вроде и не смотрел даже… Но Володя уже не удивлялся какой-то фантастической, а для врагов — так просто дьявольской — интуиции своего наставника и друга. Восхищаться — восхищался, а удивляться — нет; перестал.