В горах источник звука определить трудно. Зародившись в одном месте, эхо много раз отразится от каменных стен и прокатится в провалах и скальных расселинах, прежде чем коснётся уха с неожиданной стороны. Вроде как сам оттуда пришёл только что и никакой паровой молотилки там не видел, а вот же… молотит.
Но Сергей Хачариди то ли с малолетства поднаторел в горных скитаниях (хотя какие там горы на Керченском полуострове, срам один), то ли уже в партизанском отряде, но, услышав прострекотавшую вроде бы буквально в нескольких шагах впереди, за скоплением ржавых зонтичных, автоматную очередь, даже не шелохнулся. Шёл как шёл, неся грозный свой пулемёт за ручку на ствольной коробке, как фотограф несуразный штатив погожим осенним деньком на пленэр.
Володька же, напротив, шарахнулся назад, едва удержавшись, чтобы не присесть в высоком сухостое, несломленном и нетронутом, словно гербарий между страницами энциклопедии, — низиной шли, ветра тут, видимо, и не бывало никогда.
Следом за очередью, словно стая ворон снялась — захлопали винтовочные выстрелы, а затем бухнула граната, и звук разрыва, незримо отскочив от серых утёсов, объявился справа и слева низины.
— Это внизу, в долине… — не оборачиваясь, бросил Сергей, услышав, наверное, Володькины метания позади себя на узкой тропке.
Тот в самом деле отпрянув, вломился в стоячее сено, словно в ворох старых газет.
«Внизу, в долине…»
И хоть эта отсрочка встречи с опасностью не особенно его, Володьку, приободрила, он развернул плечи, отряхнул цепкие семена со штанов:
— Я так и подумал!
— Я так и подумал… — то ли дразнясь, то ли случайно повторил Серега.
Вскоре действительно рыжие листья и сухие соцветья «гербария» расступились, будто осыпались, и открылась пейзажная панорама долины Коккоз, вернее, восточного её окончания.
Разлинованная цветными лоскутами бывших колхозных садов и полей, как агрономическая карта, долина разворачивалась километров на двадцать — тридцать вплоть до дальнего плато, похожего на слоистой пирог на столе, драпированном зелёной скатертью. Вот только то тут, то там колхозную «карту» обуглили и взлохматили пеплом пятна пожарищ — здесь в сорок первом отступала в сторону Севастополя наша 383-я стрелковая.
Присев на краю обрыва на одно колено, Сергей приставил к глазам бинокль, в очередной раз позаимствованный в штабе… Кажется, даже без специального на то разрешения.
В окулярах, обозначая в тёмных кронах тутовников деревню, забелел оплывшей свечой минарет, собрав подле себя черепичные крыши с теснотою осиных сот. Мирно паслись козы, семенила куда-то чёрная фигурка в парандже, клевал колодезный «журавль», и только кирпичные трубы, ржавые короба вентиляции с китайскими шапочками козырьков да проваленный плоский шифер цехов консервного завода, бывшего «Кадо», отличались на этом пасторальном фоне сравнительной «индустриальностью».