– Да, знаю, мой друг. И дело не в обиде, а в непонимании. Ты так и не рассказал мне – почему. И почему ты сейчас возвратился, тоже не произносил вслух.
Раймон помолчал. Он не собирался обсуждать это с супругой или с кем-либо еще, кроме Бальдрика. Старый друг, который всегда прикрывал ему спину, получая то же отношение взамен, заслуживал откровенности. Самой жесткой, непримиримой откровенности, которая у Раймона была.
Не всей, конечно.
Он никогда не скажет Бальдрику, как сильно жалеет о его увечье. И никогда не произнесет вслух, что сам бы не смог так жить. Если бы он лишился руки, шевалье де Марейль просто застрелился бы оставшейся. Если бы у него вовсе не осталось рук… Норбер знал, что делать.
А Бальдрик жил, хотя и пребывая в непреходящей меланхолии. Разве это называется жизнью? Больше похоже на существование, которое не решаются оборвать по глупой причине – страха перед небесным наказанием или собственно смертью. Но Бальдрик не боялся смерти там, на войне. Как он мог жить дальше?
Если бы друг погиб, Раймон скорбел бы о нем. С этим Бальдриком он не всегда знал как поступать.
Однако сказать ему о себе он может. Друг умеет хранить тайны и правильно осознавать причины. Он всегда Раймона понимал.
– Тогда, два года назад, случилось так: я все думал, что пора исполнить отцовскую волю. Отец ведь велел мне непременно жениться до тридцати. И я имел глупость проговориться об этом герцогу.
– А Энгиенскому-то что за дело?
– Он отчаялся женить Гассиона и сказал, что раз уж его верный генерал не хочет связывать себя узами брака, то кто-то из его штаба должен. К тому же у меня имелось отцовское завещание, да и желание присутствовало… Как бы там ни было, мне дали отпуск, и я отправился из ставки герцога сначала сюда, а потом в Кремьё. Я никому не сказал, чтобы не устраивать пышных празднеств. Это простое исполнение долга.
Барон вздохнул.
– Этого я от тебя ожидал, конечно. Что же дальше?
– Я приехал в Кремьё. – Раймон взял с блюда клубничину и задумчиво сжевал. Вкус был летний, сладкий. – Естественно, уведомил их заранее, сказал, что не желаю большого празднования. Впрочем, они и не были способны его обеспечить. Видел бы ты их дом, Бальдрик! – Шевалье покачал головой. – А угодья! Вернее, то, что осталось. Эта семья бедствовала, и, как я выяснил, уже давно. Вот почему отец настаивал на моем браке с дочкой его старого друга: хотел ее обеспечить, а вместе с нею – всю семью де Кремьё.
– Хитроумный ход, – оценил Бальдрик.
– Вовсе нет. Прозрачный, как слеза. Но мне было все равно. Девица, правда, выглядела испуганной донельзя, но я ее особенно не разглядывал – так хотелось поскорее исполнить этот долг и отправиться исполнять тот, который приносил удовольствие. Свадьба состоялась на следующий день после моего приезда. И стоило нам выйти из церкви, как на пороге меня ждал гонец со срочным приказом от Гассиона. Мне велели прибыть в ставку как можно скорее. Я уехал тем же вечером, договорившись с родителями девушки, что они отправят ее в Марейль, и отписав обещанные при заключении брака солидные суммы.