Жанна кивнула.
– Что ты ему давал?
– Отвар из березовых почек, смешанный с вином.
– Норбер!
– Я знаю! – огрызнулся слуга, однако тут же повинился: – Простите, ваша милость. Я знаю, что так нельзя. Однако хозяин не любит всего этого. Он предпочитает не замечать.
Жанна, не отводившая взгляда от лица супруга, упрямого даже во сне, вздохнула.
– Тогда ему следует выспаться и не заметить, что с ним произошло то, чего он не любит. Верно, Норбер? Сейчас пойдешь со мной. Кухарке я скажу, она поможет тебе приготовить два отвара. Один из мяты, липы и пятнистого болиголова, и еще кое-какие травки туда добавим, чтобы лучше спалось. Второй – ромашковый, и березовые почки используем, только никакого вина. Вино будет позже. Понимаешь меня?
Норбер кивнул и тут же поморщился.
– Только ведь, мадам, он откажется это пить.
– А ты скажи ему, что это вино так скисло. – Она на мгновение сжала кулаки и тут же расслабила пальцы. – Идем, Норбер. Ты сам еще не ел и не отдохнул с дороги, верно? Мы договоримся с кухаркой, что нужно делать, никому ничего не скажем, а потом я велю, чтобы тебе принесли еды.
Раймону никогда не снилась война: по всей видимости, ему хватало ее наяву, потому в сновидения она не приходила. Он видел яркие, сочные сны, которые давали ему отдохнуть от того, что происходило в жизни, и с явью обычно имели мало общего. Не приходили в этих снах знакомые люди. Обычно снился лес, или поле, или река. Раймон шел по такому полю долго-долго, слушал песни васильков, глядел, как качаются их синие головки, которые едва ли заметил бы, окажись на этом поле наяву. Но снящиеся ему пейзажи, небесные явления и дома, где никто не живет, оставались выпуклыми и настоящими, привлекали его внимание, заставляли исследовать их. Лишь иногда там появлялся кто-то живой. Однажды Раймону до самого утра снились олени – целое стадо оленей, пасущееся на прогалине в лесу. Он пошел за ними и смотрел, как они пьют воду из звенящего ручья, как солнечные зайчики скользят по их пятнистым шкурам, как блестят темные глаза и дергается мягкое ухо вожака. В конце концов олени ушли, Раймону стал сниться пень с криво торчащим на нем мухомором, и шевалье от досады проснулся.
В последний год, правда, ему иногда виделась женщина – незнакомая женщина, лица которой он никак не мог рассмотреть. Она почти не говорила с ним, но часто ходила рядом, и, вот странно, ее присутствие не раздражало Раймона, привыкшего оставаться хозяином в своих сновидениях. Женщина шла, шурша юбкой, иногда наклонялась над цветами, и тогда Раймон видел узкую спину и волну волос, менявших цвет с переливчато-серебристого до черного. Голос незнакомки вплетался в шаги, и иногда Раймону казалось, что ему удалось проговорить с ней всю ночь, не произнеся ни слова. Кто она – он не знал, да его и не интересовало. Она была порождением его сна, вроде оленей, и исчезала с рассветом.