По мере того, как стол покрывался деловыми бумагами, его любопытство возрастало. В какой-то момент Макс понял, что дедушка хочет подарить ему дом в Доссенхайме, а нотариуса пригласил, чтобы официально заверить этот акт. Этот щедрый подарок был обусловлен одним обстоятельством: Максу полагалось въехать туда вместе с дедушкой и притом безотлагательно.
– И для твой подруги мы определенно подыщем хорошую комнатку, – заверил старик. – Но это не для протокола.
Нотариус протянул Максу руку:
– Поздравляю! В столь молодые годы стать владельцем дома – такое нечасто случается.
– Вы, по-видимому, не сразу поймете, в чем смысл этого поступка, – разъяснил Вилли Кнобель нотариусу. – Я отписал дом внукам потому, что дети его не заслужили.
А потом старик рассчитался с потомками:
– Моя дочь Карин живет далеко отсюда, звонит хорошо если пару раз в год, а когда звонит, болтает о погоде в Австралии. В сущности, она была близка только с матерью. А мой сын Харальд, будь его воля, прямо сейчас спровадил бы меня в дом престарелых. Поначалу он еще изображал радушного сына, угощал хорошим коньяком, но это быстро прошло. Им обоим достанется только обязательная доля и ни цента больше. Summum ins, summa iniuria – высшее право – высшая несправедливость, – перевел он нотариусу.
После этого щедро одаренный внук был отпущен с богом, а дедушка с нотариусом засели за завещание.
Было заметно, что Вилли Кнобель сильно переволновался. И когда его оставили одного, запел во все горло:
И колют меня шипы,
И холод пронзает плоть.
Пришпорю-ка я коня
И поскачу в долину Неккара
[75].
Со дня злосчастного падения голос у старика стал совсем тихим, временами трудно было понять, что он говорил. В периоды временного помешательства громкость менялось. Наученный опытом, Макс знал, что пение в полный голос может предвещать очередную фазу помрачения, поэтому позаботился о большом количестве минеральной воды и попытался, как умел, успокоить дедушку.
Не дай бог, родители застигнут его не в себе и воспользуются поводом, чтобы объявить недееспособным! Тогда вся затея с нотариусом, чего доброго, будет объявлена недействительной.
Макс тихонько вернулся в комнату деда. Тот, весь красный от напряжения, сидел за столом и тараторил сам себе:
– Ильза, больше всего в тебе мне нравились твои прекрасные глаза, знаешь еще… – И он запел:
…Сияют счастьем голубые глаза его…
[76]– Что это за песня, дедушка? – спросил Макс, принимая костыль, которым певец отчаянно размахивал в такт.
– От супруги человека с высшим университетским образованием я вправе ожидать минимальной образованности! Такие вещи надо знать! Это Виктор фон Шеффель, – заявил старик. – «Старый Гейдельберг». Неси скорее свой аккордеон, Ильза.