Якуб поднял голову:
— Они сейчас живут в гумне, от заразы какой-то прячутся…
Староста замотал головой:
— Я посылал Франтишека и туда, потому уже обо всём этом знаю. Но и в гумне пана писаря не было. Пани Ядвися сказала, что пан Альберт уехал в Жерчицы.
— С чего это вдруг? — удивился Война.
— Ото-тож и оно, — хитро улыбнулся староста, — пани говорила, что оттуда к Патковскому прискакал гонец и рассказал, что у старой церкви нашли троих убитых Жерчицких людей. Будто кто-то их не просто убил, а изрезал так, словно изрисовал крест-накрест все их тела…
Глаза Войны округлились:
— А кх-то же их нашёл? — едва смог выдохнуть пересохшим горлом Якуб.
— Трое были убиты, а четвёртый остался жив и всё рассказал. Так там было, Франек?
Сын старосты с готовностью выпрямился:
— Четвёртого, — полным страха голосом произнёс он, — нашли случайно, подвешенным за ноги на дереве. Говорят, на его спине и груди тоже вырезаны кресты…
— Кто же мог такое …сделать, люди Хмызы?
Староста пожал плечами:
— Бог его знает, но если так, то вам, пан Война, и вашему гостю ещё повезло.
Война почувствовал, как к его горлу подкатил неприятный комок.
— Я сам после ездил в Патковицы, — продолжал староста, — пана Альберта ещё не было. Тогда я набрался смелости и попросил панну Ядвисю, чтобы она, как только пан писарь появится, немедля отправила его сюда, в Мельник. Теперь я вижу, что поторопился и будет лучше, если я встречу пана Альберта у ворот и приглашу обсудить это происшествие к себе. Вы ещё слабы, пан Война...
— Нет, нет, — запротестовал Якуб, — сделайте милость, давайте дождёмся пана Патковского у меня. Мне тоже весьма интересно, что он расскажет...
Староста с сыном остались. Вскоре пришёл и Свод. Якуб представил его старосте, но странную историю, поведанную Жыковичем, решил пока не рассказывать излучающему умиротворение товарищу. Нужно было дождаться Патковского, дабы прояснить всё до конца. Ричмонду было сообщено только о том, что после обеда должен будет прибыть ещё и пан Альберт.
За обедом, пребывающий в хорошем настроении англичанин немало повеселил старосту и его сына своими познаниями мужицкого языка, то и дело, выстреливая такими словечками и выражениями, что пан Жыкович просто задыхался от смеха, а от щёк Франтишека можно было зажигать лучину. Война и сам едва мог сдержать смех, ещё бы, ведь он видел в действии школу крестьянского языка Казимира Шыского, от острых слов и шаловливых рук которого краснели и не знали покоя все девушки в округе.